— А? — опять спросил Петр. Перевел взгляд на плаху. Осмотрел. Тела обезглавленные валялись кучей с одной стороны, с другой — головы. Все кровью вокруг залито. Свита замерла побледневшая. Иноземцы, русские все остолбенели. Один Ромодановский, боярин дородный и статный, Преображенским приказом ведавший, расхаживал в стороне. Палачей с подручными к плахам разгонял. Казнь ускорял. Почти восемь сотен голов снести потребно было, а солнце уже высоко поднялось. Недоволен был боярин, что царь вмешался. Дело-то не государево, а палаческое.
Царь оглянулся. Кой где уже рубили вовсю, головы в корзины складывали, тела на телеги освободившиеся забрасывали. Снова посмотрел на плаху царскую. Выскользнул топор из рук. В песок обухом ткнулся. Зашатался царь. Руками лицо закрыл. Меньшиков подскочил. Под локоточек принял и повел, повел прочь.
Толпа шаталась от ужаса происходящего, от запаха дурного, от крови парной, мук посмертных человеческих, накрывших площадь. Женщины опускались на землю, кто чувств лишившись, кто просто от бессилия. Даже рыданья стихли.
Петька Суздальцев вцепился пальцами побелевшими в волосья своих сотоварищей. Дар речи потерял от увиденного. Те скинули его с себя. Трясли, спрашивали чего-то. Да бестолку. Рукой махнули обижено. Сами стали друг другу на плечи взбираться. Правда, спускались вниз такими же. Молчаливыми. Как Суздальцев. Кто визгливо крикнул неподалеку:
— Антихрист! Царь — антихрист! Горе вам люди православные, ибо антихрист пришел!
Недоросли дворянские оглянулись невольно на кричавшего. К нему уже подбирались солдаты, багинетами толпу раздвигая. Позади виднелся сержант с алебардой.
— Сами видели, православные, — надрывался голос юродивого, — и-де дня прожить не может царь, чтоб крови ему не попить!
— Тук! — глухой удар приклада, и солдаты поволокли обмякшее тело за собой. На площадь.
— Бежим — шепнул Суздальцеву самый младший из всей ватаги сын купеческий Васька Ярцев. Он-то и не видел ничего толком, токмо глядя на побледневших приятелей своих испугался. Петька кивнул молча и стал пробираться сквозь толпу. За ним остальные потянулись.
Эх, переулки московские! Кривые да тесные, с горки на горку кренделями пролегли. Одни тупичками закончатся, другие к воротам Сретенским выведут. Неслась по ним ватага мальчишечья, мимо теремов боярских да купеческих, заборами высокими огороженных, мимо домов посадских со ставнями резными, мимо церквей многочисленных. Лай собак дворовых вслед доносился, да курицы случайно на улицу выбравшиеся с кудахтаньем разлетались. Подальше, подальше от страшного места.
