Далее говорилось, что комендор Полетаев внесен навечно в списки личного состава дивизиона сторожевых кораблей. Орден, которым награжден он посмертно, командование посылает матери с великой благодарностью за то, что она воспитала безгранично преданного родине героя. Письмо было подписано адмиралом.
Дочитав письмо, художник задумался. Полегаева вытерла уголком головного платка глаза. С минуту помолчали.
— Ну, полно, — сказала наконец Прасковья Евграфовна. — Многих уже просила нарисовать Павлушин портрет. Отказывались: ведь даже фотографии его не сохранилось. Мой дом сгорел в войну от бомбы. Пришла с поля — одни угли застала. О вас мне рассказывали… Думала, думала я, да и решила вот обратиться к вам, как к народному художнику. Отпросилась у председателя, приехала… На вас одного надежда. Нарисуйте Павлушу!
Каштанов нахмурился. Полегаева ждала ответа, пристально глядя на художника.
— Павлу сколько лет было? — спросил Каштанов, чтобы нарушить затянувшуюся паузу.
— Двадцать семь… Жить бы да жить, — вздохнула Прасковья Евграфовна, и слезы снова навернулись у нее на глаза.
Каштанов встал, прошелся по мастерской. «Что же делать? — напряженно думал он. — Жаль старушку, а придется отказать. Времени у меня нет. И с чего же писать — со слов?».
Но сказать ей об этом прямо почему-то было трудно. Художник подошел к мольберту. Стараясь хоть как-нибудь отдалить неприятное объяснение, он сказал:
— Вот, Прасковья Евграфовна работа у меня… Так сказать, на колхозную тему.
Старушка взглянула на полотно, и лицо ее прояснилось.
— Хорошая картина! — сказала она — Лес и поле совсем как у нас. Утро это?
Каштанов утвердительно кивнул головой.
— Только по этой дороге, — продолжала Полегаева, — у нас колхозники ездят в поле на работу, а у вас пусто, никого нет… Видно, запаздывают с уборкой-то. А пшеница клонится к земле — налита, готова. Пора убирать.
Художник насторожился:
— Значит, пора начинать уборку, говорите?
— Пора, пора, Владимир Владимирович. Только солнце пусть подсушит пшеницу: утренняя роса-то у нас обильная. Подождать надо, а потом — в самый раз.
Каштанов улыбнулся:
— Вы, Прасковья Евграфовна, в колхозе, значит, хлеборобом работаете?
— Раньше с хлебом имела дело, а теперь — птичница. В поле уже не справляюсь, так председатель перевел на птицеферму. В прошлом году медаль мне дали, за курочек-то.
Она с удовольствием начала рассказывать о колхозе. Каштанов с интересом слушал.
Оля, ученица художника, та строгая девушка, которую Прасковья Евграфовна встретила в коридоре, уже несколько раз заглядывала в мастерскую и, удивленная тем, что старушка прошла-таки к художнику и. кажется, чем-то заинтересовала его, деликатно прикрывала дверь.
