Погрохотало и поблестило насухо. Но вот пали первые капли, холодные, тяжелые, как пятаки, на щеку, за ворот, на голое Витькино плечо. Малый бегал в одной длинной майке без штанов. Бабуля считала, штаны в его годы — баловство. Успели впритык: сиротливо подставили дождю покатые бока три копенки. А завтра снова рушь, суши и собирай. Но бабка говорила, дождь нужен, ох как нужен, особенно для картошки. Дождик покрапал сначала неуверенно, потом рухнул как ошалелый, не дал им до дому сухими дойти. Широко скача через лужи, первым понесся Ванька, усадив на плечи младшего брата.
— Тише, лось, не урони малого! — кричала вслед бабка.
Анюта, выжимая подол и поеживаясь от страха, не поспевала за хохочущей Любкой. Этой все было в радость, даже молнии: как полыхнет на небе, она взгвизгивает и заходится от смеха. Бабка отставала, то найдет сухую ветку, то целое деревце и тащит за собой по дороге, завтра на растопку. В такую жару печка отдыхала, но приходилось через день протапливать плиту, варить щи и картошку свиньям. Цепкий бабкин глаз повсюду замечал нужное в хозяйстве.
Когда сено наконец-то высыхало, наступала пора везти его с луга на двор. Отец брал лошадь в колхозе, лошадь давали по очереди, и вся семья Колобченковых отправлялась на делянку. Анюта просилась на воз, в заманчивую высоту, откуда могла снисходительно поглядывать на остальной мир. Как неверно было в первые минуты мягкое колыхание и зыбкость огромного стога. Казалось, вот-вот он завалится на бок и она вместе с ним, но Анюта ложилась на живот, раскидывала руки и скоро обретала устойчивое равновесие, и даже смело поглядывала вниз.
Впереди тяжело вздыхала, по-собачьи встряхивалась от мошкары и позвякивала уздечкой лошадка. Рядом с возом вышагивал батя, легонько подергивая вожжами и изредко понукая лошадь одной ей понятным словом — «чпрок». Для этого батя складывал губы трубочкой и делал вздох — получалось это самое «чпрок». А они с Витькой сколько ни пробовали, у них получалось только «чмок» да «чмок».
Все довоенные сенокосы Анюта словно в цветных снах видела. Ярко пылало солнце, она чувствовала на своей щеке его тепло, и запах сена вдыхала, как наяву. Прошло много лет, а прошлое становилось только зримей, счастливое довоенное прошлое, единственный кусочек ее настоящей жизни. А ведь так быть не должно: прошлое — это небытие, сон, а что отенилось, быстро забывается. После войны Анюта больше жила прошлым, а настоящее только терпела. Вдруг ни с того ни с сего спросит мать:
