Вокруг только и разговоров было: немцы уже Минск взяли, скоро скот погонят в отступ. Она будто не слыхала ничего. Чуть развиднеется — бежала на ферму, с фермы на покос, спать ложилась за полночь, забыв поесть. Как заведенная, на одной привычке, не глядя на мир Божий, жила Анютина мамка.
Начальство уже наметило, кто погонит в отступ колхозное стадо — два старика с Козловки, Настя Журиха с Голодаевки, она бездетная, да трех пареньков-подростков подберут. И не все стадо погонят, старых коров и телок раздадут по дворам. Значит, надо косить и на колхозную телку, прикинула Анюта.
В июле пригнали к ним тучу народу рыть окопы — и студентов из Москвы, и молодежь со всей округи. Расселили «окопников» в школе и по хатам. При них два начальника были поставлены — Шохин и Дорошенко. Наверное, комиссары и чины большие имеют, судачили на завалинках старики. Эти два начальника посылали народ по работам, проводили собрания и летучки, ездили за харчами и одеждой для «окопников». «Окопникам» выдавали и ботинки, и ватники — все, что полагалось. Недолго они работали, но всю землю вокруг так перерыли, что потом лет двадцать за ними закапывали, не могли закопать.
В Дубровке самая хорошая хата, даже не хата, а дом, просторный пятистенок, был у Колобченковых. Поэтому Шохин и Дорошенко квартировались у них. Дорошенко, как барин, разместился в хозяйской спальне, а Шохин спал на жестком диванчике в приделе. Потом попросил хозяйку стелить ему на сеновале, очень он любил спать на свежем воздухе. Шохин быстро всем полюбился. Он был мужик не говоркой, простой и добродушный. Смотришь, сидит вечером на крылечке со стариками, и с бабами всегда остановится и пошутит. В общем, свой, деревенский, откуда-то из Подмосковья родом. И Дорошенко тоже был из мужиков.
— Мужик он и морда мужицкая, только вылез в начальники и нос задрал, в глаза людям не глядит, — говорила Домна, передразнивая Дорошенко.
Так оно и было: Анюте ни разу не удалось поймать его взгляд, как будто хозяев и не было в доме. Шохин скоро сделался своим, и чаю с ними попьет и про хозяйство с мамкой поговорит, а Дорошенко жил рядом как с посторонними. Зато Дорошенко был дока речи говорить. И все так много и гладко, как по газете. Специально бегали на собрания его слушать: «Товарищи окопники, работаем на пределе сил человеческих, и даже свыше этих пределов, враг наступает, и мы его остановим, здесь будет возведена неприступная линия укреплений, товарищ Сталин приказал, и мы сделаем…».
