Эти батюшкины молитвы как громом поразили Анюту и мгновенно раздвинули границы мира далеко за Мокрое и районный поселок, где она не успела пока побывать. Этот мир стал поистине огромным, и повсюду в земле лежали православные христиане, которых некому поминать. При одной мысли об этих несчастных и позабытых у нее сжималось сердечко, и с тех пор она стала молиться о них в Родительскую субботу.
Каждый раз на кладбище крестная Настя с увлечением подсчитывала, обводя глазами деревянные кресты:
— Что народушку лежит! Только близкой родни душ двадцать пять, да баб Арин, может, кого забыла?
Анюта поглядела на Настины могилки: всего два холмика, а под ними двадцать пять душ, если не больше.
— В тесноте, зато со своими, родными, всех вместе поклали — маму с батькой, двух сестер да брата, — перечисляла бабка Арина.
В последний год перед войной сидели они так-то в Родительскую субботу — баба Арина, мать и Настя с Анютой, и каждая пребывала в своих мыслях и воспоминаниях. Бабка никогда не любовалась природой, а тут вдруг говорит:
— До чего хорош приют в Мокром — солнце, песочек и сосны, скоро тут буду лежать.
— Угу, — согласилась мамка, жуя пирожок, — все мы тут будем.
Бабулины глаза налились слезам, и она вдруг запричитала:
— Милые мои детушки, легко ли мне было отдавать вас в этот приют, скоро-скоро я с вами повидаюсь, заждалася.
Мамка отложила надкушенный пирожок и опустила глаза. Вот уже слезинка побежала по ее щеке. Она тоже вспомнила, но кого из них? Где-то недалеко заголосили и запричитали про дальнюю сторонушку, откуда «возвороту нет и никто весточки не шлет». Значит, недавно кто-то помер, потому что на Родителей голосят только на свежих могилках.
С кладбища тянулись усталые, но довольные — и дело доброе сделали и впереди еще большой праздник. От этого радостного предчувствия праздника хотелось поговорить и посудачить. Бабы мечтали, как бы завтра утром вырваться в церковь, старухи-то обязательно поедут, им бригадир Коля-милачёк лошадь обещал.
Молча шагала баба Арина, подпирая себя посошком и уставившись в землю. В последние год-два ее так скрючило, что смотреть прямо перед собой она не могла. Настя нашептывала матери, оглядываясь на бабку через плечо:
— Арине нашей недолго осталось, уже в землю глядит.
И мамка испуганно ойкала: ой, не говори, не говори, хоть бы еще чуток пожила, дети маленькие, что я делать буду! И бабуля изо всех сил старалась протянуть подольше, зная в себе такую нужду, хотя жить ей давно не хотелось. Анюта не верила, что бабка может когда-нибудь умереть. Ей все прочили скорую смерть, а она жила да жила всем на удивление, и даже на последнюю свою Троицу пешком ходила на кладбище в такую даль, а на другой день завивала венки и бросала в речку, загадав, сколько ей осталось жить. И песни духовские подпевала, и казалось Анюте, что бабка ее вечная…
