Вспомнила она, что скоро Троица и Духов день, они за Пасхой вслед ходят. Религиозные это праздники или нет, будут их подсокращать или вовсе аннулируют? Но что бы ни случилось, в этом году еще не успеют, и все будет по-старому — гулянье на мельнице, хороводы и гаданье на венках.
Никогда на Анютиной памяти не пришелся этот праздник на пасмурный, холодный день. А может быть, когда и приходился, но память этого не захотела удержать. Так они и стояли рядом — Родительская суббота, Троица и Духов день. Для бабки Арины и мамки праздник начинался в субботу, но Анюта мысленно отодвигала субботу в сторонку. Она долго не могла понять, как это можно — в субботу горевать на могилках, а в воскресенье уже петь, плясать и веселиться. По этому случаю отец говорил насмешливо — «до обеда плачут, а после обеда скачут, язычество наше, что тут поделаешь». Но прошло время, и это необычное соседство стало привычным, и в жизни горе и радость то и дело соседствуют. Но субботу Анюта все-таки не считала праздником, а только преддверием его — вот он уже пришел и стоит за порогом. А поминки на кладбище — только обязанность, вовсе не неприятная, потому что в этот день не хоронили и не голосили на могилах, а наряжались, собирали в узелки вкусную еду и торжественно отправлялись поминать «родителей» — всех родственников, которые умерли даже очень давно.
Дорога на Мокровское кладбище пестрела платками и текла, как живая, полем и вдоль реки, так плотно брели по ней поминальщики. Брели дубровцы и козлы, прилеповцы и голодаевцы — все они издавна хоронили своих покойников в Мокром. На кладбище семьями копошились у своих могилок, обихаживали их, поправляли. Потом устилали холмики вышитыми полотенцами и на кресты вешали полотенца, раскладывали еду и садились поминать. Выпивали, закусывали, горевали, вспоминая дорогих усопших. Так полагалось правильно поминать.
Иной раз соберется большое семейство, и сами не заметят, как выпьют лишнего, загомонят слишком громко, а мужики руками замашут и затрубят. На таких сначала искоса поглядят, потом станут сердито не замечать, как будто их нет совсем. И правильно, это вам не в таборе и не на гулянке. Бабка говорила, раньше на помине водка даже не полагалась, не было такого заведения.
— Не заведения такого не было, а денег, — замечал батя, — не на что водку было покупать, а на свадьбу гнали самогонку.
За оградой кладбища жарко пылало солнце, но редкие лучи с трудом пробивались сквозь густую зелень и ложились на дорожки между могил яркими пятнами. Анюта так и не могла заставить себя что-нибудь съесть на могильнике, терпеливо высиживала положенное для поминанья время, слушала разговоры. Горевать она не умела, потому что у нее еще никто не умирал. Никого из тех, кто лежал под этими холмиками, она не видела, не помнила и не любила. Так было, но однажды заехал на кладбище отец Василий, поставил свою бричку у ворот, обошел могилки, над каждой покадил и «отчитал». И молился он не только за тех, кто лежал на мокровском кладбище, но за всех православных христиан, «здесь лежащих и повсюду», тех, которые умерли в дальних странах, заехали туда по делам и не успели вернуться, и тех, за кого некому молиться.
