— А то кто ты сейчас? Если сейчас не человек, то и в городе не станешь. Наш дед говорил: «как тут, так и там», раньше не ездили на работы, при Ленине стали ездить, бывало, придет молодежь наша: дед, мы в работы поедем, поедем в город, хоть и в саму Москву. А чего? А работать, заработать хотим. А в Высоком были? А чего мы не видали в Высоком? А сукновальню, послушайте, что толкачи говорят — «как тут, так и там, как тут, так и там», вот тогда в работы и поезжайте. У нас в Высоком сукновальня была, сукно валяли, толкачи такие деревянные были, стучали будто выговаривали. И правда, поездили они по городам, вернулись не солоно хлебавши, признавались деду: «Дед, все как ты говорил, куда ни приедешь — как тут, так и там».
Но Любка на эти деревенские байки только махала рукой. Она любила помечтать вслух и заглянуть украдкой в свое будущее, в эту городскую замечательную жизнь, где отработал свое — и шагай на все четыре стороны, и каждый месяц получи зарплату, не то что в колхозе; где на каждом шагу кинотеатры, музеи и парки, а в парке, говорят, целый вечер играет духовой оркестр. Ах, умру, но буду жить в городе!
— Что с тобой говорить, печаль ты моя, я замешана на кислом, ржаном тесте, а ты — на сдобном да сладком. Дай тебе Бог! Может и придется тебе подучиться, как твоему батьке, и стать городской, — посмеивалась бабка.
В свою судьбу Любка верила и слово себе дала, что никогда не станет так жить, как бабка с матерью. Разве это жизнь: свою мать они редко и видели, прибежит она с фермы, в тяжелых батиных сапогах, в старой бабкиной кацавейке, глухо, до бровей повязанном платке, — и поесть не успевает, скоро надо бежать обратно, заставляют доярок навоз возить. На ходу прихватит мамка кусок хлеба, картошину, запьет молоком из горлача. Бабка усаживает поесть не спеша, по-человечески.
— Некогда, бабуль. А что это, у нас завтра Благовещенье? — удивляется мамка, взглянув на численник.
— Благовещенье, девочка ты моя, — с укоризной отвечает бабуля.
— Как беспамятная живу, как беспамятная, ни праздников не вижу, ни выходных! — горевала, причитала мать, и прихватив еще кусок хлеба и скибочку сала, бежала за порог.
Тут поневоле Анюта задумалась, почему бабка тяжело работала всю жизнь, но Бога не забывала и успевала праздновать и почитать все Его праздники, а мамка живет в беспамятстве? Баба Арина гордилась, что работала только в своем хозяйстве, а в колхозе — ни одного дня, но не все ли равно, чьих коров доить, чье поле пахать? Народное, общественное, даже почетней. Значит, не все равно.
