к пестроте живых людей.
Не царевич я! Похожий
на него, я был иной.
Ты ведь знала: я — прохожий,
близкий всем, всему чужой.
Тот, кто раз сошел с вершины,
с ледяных престолов гор,
тот из облачной долины
не вернется на простор.
Мы друг друга не забудем.
И, целуя дольний прах,
отнесу я сказку людям
о царевне Таиах…
— Вы плачете? — вскричал.
Схватил за руки, крепко сжал.
— Любите, дитя! — произнес взволнованно. — В мыслях, во сне, наяву! Каждый миг!
Глянул в глаза.
— Он ведь вам не брат, правда, — то ли спросил, то ли сказал утвердительно.
Она не знала, что ответить.
— Макс, мы уже пьем чай, спускайтесь! — заглянула в комнату Елена Оттобальдовна.
— Вот так всякий раз, — пошел он к лестнице. — Проза душит поэзию.
Незабываемое коктебельское лето! Пылающее огнем косматое солнце над головой, необъятный простор моря. Тишина, заброшенность, отрешенность. Хлопающий ставнями горячий суховей с окрестных холмов, пахнущий полынью. Укутанные в темные покрывала нежно-розовые облака над вечереющим Карадагом, шорох перекатываемой гальки, бегущая по уснувшим волнам лунная дорожка в пурпурной и золотой чешуе. Сумасшедшие ночи в жарком поту на скрипучей лежанке — они словно отмылась оба в волнах Коктебеля от одесской бомбовой гари, утратили рассудок. Не могли насытиться друг дружкой, засыпали под утро без сил на смятой лежанке.
Ее будил на рассвете петушиный задавленный крик за стеной мазанки. Сладко потягиваясь, с закрытыми глазами, она опускала ноги на прохладный земляной пол, бежала босиком к окну, толкала тяжелую решетчатую ставню.
Снаружи было сумеречно, стлался по земле пушистый туман. У распахнутых ворот толпились едва различимые овцы, выгоняемые работником-татарчонком.
Она шла к лежанке, толкала раскинувшегося нагишом на постели Виктора — он мычал, подтягивал ноги к животу, отворачивался к стенке.
Короткое время спустя они бежали с полотенцами к морю. Туман мало-помалу рассеивался, светлело. По берегу бродили ранние пташки — любители утренних купаний. Поеживались на свежем ветерке, махали руками, трусили рысцой по кромке пляжа, хрустя ракушками.
— Дора, Виктор! — доносилось за спиной.
На веранде волошинского дома Елена Оттабальдовна с гирями в руках делала зарядку.
— Вечером вы у нас! Не забыли? От Макса есть письмо из Берлина, кланяется вам обоим!
— Спасибо, будем!
Она стояла, замерев, у кромки воды, трогала пальцами ног скользкую гальку. Зябко, боязно прыгнуть.
— Витька!..
Толчок в спину, она летела в воду, сжималась от охватившего ее с головы до пят невыносимого холода. Плыла, отфыркиваясь, грозила в сторону берега кулачком. Останавливалась, раскинув руки, качалась невесомо на волнах. Не думалось ни о чем: безмятежный покой, плеск волны, улетание на легких крыльях сквозь солнечное мерцание — далеко-далеко.
