Не выпуская изо рта пахитоску, дама с птичьим лицом потащила ее в переднюю (Виктор с туеском в руках, наполненным свежим инжиром, остался в прихожей).
Пройдя вслед за хозяйкой по полутемному коридору, завернув за угол, она оказалась в заваленной до потолка комнате с полукруглой стеклянной стенкой, рядом с которой восседал за большим некрашеным столом их вчерашний знакомый в заляпанном краской балахоне.
— О-о, царевна! — расплылся он в улыбке. — Ну-ка, ну-ка, подождите…
Схватил с пола картон, извлек цветной мелок из коробочки, глянул — прищурясь, остро, черканул раз и другой…
— Макс, запахнись, неудобно!
— Мама, не мешайте! Она вылитая Таиах! Вы слышали что-нибудь о Таиах, Дора? — водил мелком по картону. — Нет? Как же так? — Вскочил, бросив на пол неоконченный этюд. — Идемте!
Повел ее, отирая на ходу о балахон запачканные руки, в конец мастерской, помог подняться по витой лесенке на антресоли.
Здесь была спальня. Две лежанки, застеленные зелеными бархатными покрывалами, в глубине прохода между ними — гипсовый бюст на постаменте: узколицая женщина в высоком парике с миндалевидными глазами и неуловимой загадочной улыбкой.
— Ш-ш-ш! — приложил он палец к губам. — Она может нас услышать! Присядем…
Заговорил полушепотом. О том, как увидел впервые гипсовый слепок умершей много веков назад египетской царевны по имени Таиах в парижском музее, как был поражен ее сходством с одной знакомой девушкой. Заказал копию, привез в Коктебель.
— Днями я уезжаю к ней в Париж, мы, вероятно, поженимся…
Она прикусила губу: чуть было не спросила, к кому он, собственно, собирается ехать — к девушке или умершей царевне?
— Хотите прочту целиком вчерашнее стихотворение? — предложил он.
Она кивнула.
— Тихо, грустно и безгневно
ты взглянула. Надо ль слов?
— отбивал он вскинутыми пальцами ритм стиха. —
— Час настал. Прощай, царевна!
Я устал от лунных снов.
Ты живешь в подводной сини
предрассветной глубины,
вкруг тебя в твоей пустыне
расцветают вечно сны.
Много дней с тобою рядом
я глядел в твое стекло.
Много грез под нашим взглядом
расцвело и отцвело.
Все, во что мы в жизни верим,
претворялось в твой кристалл.
Душен стал мне узкий терем,
сны увяли, я устал.
Я устал от лунной сказки,
я устал не видеть дня.
Мне нужны земные ласки,
пламя алого огня…
Она закрыла глаза: было безумно его жаль — толстый, немолодой, едет куда-то жениться…
— Я иду к разгулам будней, — возвышал голос Макс, —
к шумам буйных площадей,
к ярким полымям полудней,
