И говорил, говорил, говорил в самое ухо:
— Дурной ты, Витька. Это Улу к нам эту белобрысую бабу послал. Это его демоны возбудили в Моне похоть. Моня дурак и я с ним на одном поле гадить не сяду, но в том, что Улу здесь — вины Мони нет. Он этого не хотел.
Виктор не слушал, напрягшись так, что на лбу вздулись вены, он пытался вырваться из крепких объятий приятеля. И орал, захлебываясь слюной, что все равно прибьет Моню, стоит Юрику только закрыть глаза. Якут что‑то возражал, пытаясь докричаться до взбесившегося сознания Рогозина, они катались по земле, как маленький смерч, поднимая вокруг себя лесной мусор: травинки, хвоинки, шишки, сучки.
Пока вопящие что‑то неразборчиво — матерное приятели барахтались в редкой траве, Моня подобрал под себя ноги, неловко перевернулся на живот, встал на коленки и так и стоял, наблюдая за борьбой. Кровь тонким ручейком текла сквозь неплотно сжатые губы.
— Она холодная как бревно, — приглушенно, с тяжелой одышкой сказал Моня. — И дура.
— Кто? — эти непонятные слова почему‑то успокоили Рогозина.
Он прекратил сопротивление и повернул голову к Моне. Якут же, напротив, еще сильнее обхватил Виктора, начисто лишив его возможности шевелиться.
— Лариска, — отрешенно объяснил Моня. — Как бревно. То никак знаться со мной не хотела, а вчера сама прибежала, давай, говорит. А сама холодная.
Юрик многозначительно заглянул в самые зрачки Рогозину, словно своими раскосыми глазами пытался что‑то протелепатировать.
— Что? — спросил у него уже совсем успокоившийся Рогозин.
— Шаман ее послал к Моне. К гадалке не ходи.
— Отпусти меня, — попросил Виктор приятеля. — Я в норме.
— Шаман это был, — повторил Юрик, поднимаясь на ноги. — Савельев. Помнишь, как он на Моню наругался за этот дурацкий спор? И все подробности выяснял?
— Ну?
— Он все и подстроил.
— Если бы это был он, Моня был бы уже мертвый на том самом камне, — заявил, отряхиваясь от хвои и пыли, Виктор. — Моня, насильник хренов, как ты выжил?
Подраненный насильник все так же стоял на коленях и глазел куда‑то вверх.
— Да, как ты там живой остался? — вопросом озаботился и якут.
Он подошел к Моне, дотронулся до окровавленного рукава.
— Пожрать дай, косоглазый? Все расскажу.
Юрик посмотрел на Виктора, тот недовольно сморщился, но почти сразу кивнул, а сам попбрел к озеру — смыть с лица грязь.
Через десять минут Моня держал в руке — вторая так и висела плетью — половину запеченной на костре рыбины, сплевывал попадающиеся кости и рассказывал:
