От Клубка до Праздничного марша | страница 19
Ну и… что же теперь оставалось? Честно говоря, не так много оставалось, но кое-что оставалось всё-таки! Например, благодарить Бога за то, что он вообще разрешил ему принадлежать к соловьиному племени. За то, что он создал его хоть каким-нибудь соловьём – соловьём, а не, скажем, бобром.
И Соловей-без-Слуха поблагодарил Бога – коротко, но от всего сердца:
– Глубокоуважаемый Бог! Спасибо Вам за то, что я не бобр.
А эхо в лесу тихо ответило ему:
– Пожалуйста!
Потом откуда-то из области эха вышел Собиравший Грибы.
– Здравствуйте, – сказал Соловей-без-Слуха со случайной своей ветки.
– Привет-привет, дорогой Соловей-без-Слуха! – ответили ему.
– А Вы – кто? – обмер тот, удивившись, что его сразу узнали.
– Я Бог, – был ответ.
– Очень приятно! – честно сказал Соловей. – Как хорошо, что я Вас встретил… Я, видите ли, всё хотел задать Вам вопрос, глубокоуважаемый Бог. Как Вы представляли себе мою жизнь, когда создавали меня соловьём без слуха? Что я, по Вашему замыслу, должен был делать?
Бог улыбнулся и поставил на землю корзину с грибами.
– Ты должен был петь, – сказал он.
– Но отец запретил мне петь! А Бобр посоветовал строить дома…
– Ты любишь петь? – спросил Бог.
– Больше жизни! – признался Соловей-без-Слуха.
– Тогда пой.
– Никто не хочет слушать меня!
– А ты для себя пой. Тихо пой, где-нибудь в сторонке. Петь и заставлять себя слушать – это ведь, вообще говоря, разные вещи. Тем более что в лесу достаточно пустых полян и свободных веток.
И Соловей-без-Слуха запел.
Слушать его не было никаких сил – ну никаких просто сил не было! Нет, с голосом всё обстояло прекрасно: голоса у соловьёв всегда замечательные. Но вот насчёт слуха… м-да.
Когда он закончил, Бог достал из кармана носовой платок, вытер слёзы и сказал:
– Ужасно, конечно. И всё-таки – большое спасибо.
Улетая, Соловей-без-Слуха приветливо махнул крылом Богу, который ничего уже не мог изменить.
И полетел через лес – дальше, дальше… Лес был действительно огромен: пустых полян и свободных веток в нём оказалось предостаточно. На них можно было петь – никого не заставляя себя слушать. Потому что петь и заставлять себя слушать – это ведь и на самом деле совсем разные вещи!
Исписанная тетрадь
Это только теперь Тетрадь называлась Исписанной Тетрадью– между прочим, и всего-то каких-нибудь два или три дня. Иначе говоря, с тех пор, когда в ней поставили сначала последнюю запятую, потом последнюю точку и, наконец, последнее многоточие. А многоточие, собственно, почему поставили… сказать ещё было что – потому и поставили. И немало чего сказать: столько ещё разных слов оставалось на свете – да места не хватило… Тетрадь кончилась – и из просто Тетради превратилась в Исписанную Тетрадь.
