Подхваченные горячим порывом, ни он, ни она не замечали, что в комнате горит свет. Когда же Грейс очнулась и указала на лампу, Лукас пробормотал:
— Пусть горит. Я хочу видеть тебя.
И он действительно смотрел, с такой сосредоточенностью изучая ее, что непременно вогнал бы в краску, если бы она сама не была поглощена тем же. Он оказался именно таким, как она и предполагала: поджарым, мускулистым, стройным. Настоящий мужчина, от копны темных волос до длинных узких ступней. Его кожа была покрыта бронзовым загаром только выше пояса, что говорило о том, что он работает без рубашки и что у него нет времени заботиться о внешности.
«Лукас разительно отличается от всех знакомых мне мужчин», — заключила Грейс, проводя ладонью по мускулистому бедру. Она сомневалась, что он когда-либо держал в руке теннисную ракетку, и чуть не рассмеялась вслух, представив его в белых теннисных шортах.
Такое телосложение было достигнуто не регулярными занятиями в спортзале и подсчетом калорий, а тяжелым физическим трудом, долгими часами в седле, бесконечными хлопотами о том, чтобы «Полумесяц» был образцовым скотоводческим ранчо. Да, он совсем не такой, как другие, но разве не эта самая непохожесть влечет ее к нему?
— О чем ты думаешь? — спросил Лукас. Лежа рядом с ней, закинув ногу на ее бедро и любуясь гармоничными пропорциями ее тела, он отметил задумчивость в ее взгляде.
Они очень мало разговаривали, и этот вопрос удивил и обрадовал Грейс. Она мягко улыбнулась. Ответить было легко.
— О тебе.
— Стараешься понять, что я за человек?
— Возможно. Тебе это неприятно?
— Возможно, — в тон ей уклончиво ответил Лукас. Любой разговор таил в себе опасность, и чтобы избежать ее, он наклонился к лицу Грейс.
«Боже, — думал он, — как она прекрасна!» Ее теплый, мягкий рот пьянил как вино. Лукас жадно припал к ее губам, вбирая в себя их влагу. Он снова желал ее, и сознание того, что она согласна, туманило рассудок. Она такая гибкая, отзывчивая и поразительно щедрая в любви.
«А с другими мужчинами она такая же?»
Эта неприятная мысль омрачила его настроение, он оторвался от нее и положил голову ей на грудь. Услышав, как неровно бьется сердце, он внезапно понял, что и дыхание у нее неровное, учащенное.
Почему? В первый раз он мог понять — они оба были застигнуты чувственной бурей. Но теперь? Она не сделала ни единого движения, чтобы покинуть его постель, и, видит бог, он был рад этому.
Но тут же гнев на себя за недозволенность того, что он делает, отозвался в нем болью. Он не мог винить Грейс. Во всем, что произошло между ними, виноват только он. Ведь она не знает… Но, боже милосердный, разве он мог справиться с собой?
