Вслед за дедом ушли на промысел в дальние урочища дядя Нифонт с Колюнькой, Тарас Кожин с двумя сыновьями, Емельян Мизгирев, Зинаида Сирота. Даже ленивый Симон Пудовкин снарядился на белковье; у него маленькая хромая лайка Забава — очень злющая, азартная в охоте. В деревне тихо и пусто.
Я кормил коров, овец и Буланка, разгребал сугробы у ворот, колол дрова. Скучные дела! Книги в библиотеке Всеволода Евгеньевича мною прочитаны. Я не знал, чем заняться зимними вечерами, не знал, куда себя девать. Кое-кто из кочетовских ребят ставил близ деревни капканы, петли на зайцев и лисиц. Это было мне противно. Однажды я видел, как метался возле овсяной клади в капкане дяди Нифонта молодой русак, слышал его жалобный вопль, похожий на крик ребенка. Я подкатил на лыжах, стиснул тугие пружины, освободил зайчишку, и он вихрем помчался к лесу. Дядя Нифонт разгневался, сказал: «У тебя сердце бабье». Всеволод Евгеньевич сказал: «У тебя славное сердце». Не знаю, кто из них прав, но я дал зарок — никогда не промышлять зверя капканами и петлями.
У меня был хороший почерк. Всеволод Евгеньевич вообще строго смотрел на письмо, и все ученики его писали красиво. Бабушка попросила переписать ей старенький, стертый, весь закапанный воском, облитый елеем канон. От скуки я взялся за дело с удовольствием, сходил в Ивановку, принес глянцевой бумаги, сшил узкую тетрадь, начал переписку.
Писать приходилось по-церковнославянски, печатными буквами, потому что ни сама бабушка, ни другие богомольные старухи в Кочетах не умели читать новую скоропись. Сперва я порядком намучился, вычерчивая замысловатые древние титлы и закорючки канона. Потом наловчился, все пошло гладко.
Работа удалась на славу. Бабушка за труды наградила меня гривенником. Узнали соседки-старухи. Заказы посыпались со всех сторон. Я переписывал поминальники, псалмы, ирмосы, акафисты, каноны. Пятачки и гривенники потекли в мой карман. За неделю я стал знаменитым человеком в деревне, любимцем старух, стариков и уже подумывал а том, что к весне, пожалуй, соберу денег на двуствольное ружье. Но Всеволод Евгеньевич спутал мои карты.
— Для чего я вас учил? — сказал он, узнав про мои дела. — Кажется, готовил сеять разумное, доброе, вечное. А ты чем занялся? Сеешь тьму, друг мой! Разве мало толковал я о том, что религия — предрассудок темной массы? Переписывая поповскую «премудрость», обновляя истлевшие скрижали невежества, ты укрепляешь опасные предрассудки. Пойми вот что: религиозный человек негоден для активной деятельности, для борьбы. Ему ничего не надо. Чем хуже на этом свете, тем лучше будет на том свете, где последние станут первыми. Бог тормозит революцию, а она необходима России, как воздух. Суеверие мешает людям расправить крылья. Случайно ли, что все мироеды так радеют о боге? Разве не этому я учил вас три года? Неужто прельстили бабьи пятачки? Ты же лучший ученик мой, надежда моя. Ах, Матвей, Матвей!
