– Ну, Маша, как вчуже-то глянется? У меня-то уж глаз замылился, по моей указке рисовано, так и не пойму теперь, похоже или нет на настоящий театр.
Марии нравилось.
– На мои глаза, хорошо, Наталья Алексеевна. А про настоящий театр откуда мне знать, я ведь нигде не бывала.
– Вот и я не бывала, всё по чужим рассказам только. Ну вот поедешь с государём – ты всё гляди получше и в письмах мне подробно описывай. Пётр Алексеевич по пути с королём Августом встречаться собирается, так, должно, там и бал ради того устроят, может, и с представлением. Ты всё примечай, все мелочи даже.
Мария с готовностью закивала. Но потом сказала:
– Надо бы ещё кого-нибудь в это дело вовлечь, а то, может, я и не поеду. Государь на меня серчает, сегодня так-то гневно говорил, да и раньше промеж нас плохое было…
Наталья решительно замотала головой.
– Глупости! Гнев его нынешний не на тебя и не на кого другого, а на себя только.
Она сердито передёрнула плечами.
– Заварил он тут на днях кашу… да нет, не кашу, так, кашицу. Так что если кто из фрейлин дома и останется, то всяко не ты, а иная. А что до того, что обидел он тебя… Знаю, знаю, молчи, – остановила она открывшую было рот Марию, – Так и на царя бывает проруха. И больше того не повторится, это я тебе твёрдо говорю.
Мария смутилась, аж слёзы выступили, отошла к окну, уткнулась в пышный занавес. Наталья подошла, обняла подавшиеся к ней плечи княжны.
– Полно. Тебе здесь стыдится нечего. Вот товарка твоя – отличилась.
За окном затенькала пичужка, да так звонко – через двойные рамы слышно. Они обе встрепенулись и вдруг увидели за окном весеннюю яркую синеву.
– Какие сосульки длинные, – сказала Наталья. – Я маленькой их грызть любила, а няньки отымали.
– А у нас в Никольском скоро весну закликать будут, а потом холсты белить.
– Это как же, весну закликать?
– А вот, – оживлённо заговорила Мария, – наряжаются поярче да почуднее, влезают на крышу избы и поют. Да так-то звонко, на всё село.
Она набрала полную грудь воздуха и во весь голос запела:
– Приди к нам, весна
Со радостью!
Со великой к нам
Со милостью!
Со рожью зернистою,
Со пшеничкой золотистою,
Со овсом кучерявыим,
С ячменём усатыим,
Со просом, со гречихою,
С калиной-малиною,
С чёрною смородиной,
С грушами-яблочками,
Со всякой садовинкой,
С цветами лазоревыми,
С травушкой-муравушкой!
Правильно была выбрана палата для театрального действа! Отменно звонко звучал в ней голос юной певуньи!
И, как и должно быть в театре, раздались аплодисменты и крики «браво». В дверях стоял Пётр Павлович Шафиров, под-канцлер и барон. Он рукоплескал и всем лицом изъявлял восторг. С привычной ловкостью он проделал все позиции сложного поклона, ни одной не пропустил – наторел, служа в Посольском приказе. Целованье рук у Петра Павловича превращалось в торжественный и изящный ритуал – любил и умел быть куртуазным этот умный некрасивый человек, поднятый судьбой и царём Петром из самых низов.
