Другие кавалеры во время танца разговорами её занимали, а царевич молчал, только всё крепче сжимал её руку. Казалось княжне Голицыной, что опоры ищет в её маленькой руке наследник Российского престола. Захотелось подбодрить его, успокоить. Улыбнулась ему дружелюбно и завела разговор. О чём – сама не помнила. О погоде петербургской, о позициях танцевальных, о Голландии, ещё о чём-то. И добилась своего – разгладились напряжённые складки на лбу царевича, разомкнулись губы, сказал что-то.
Теперь уже с прежним удовольствием выступала Мария по вощёному паркету, улыбалась и своему кавалеру, и парам, кланявшимся навстречу. Ей в ответ тоже улыбались – по-разному. Все глаза были прикованы к этой незнакомой боярышне с гордой осанкой и яркими синими глазами, которую выбрал царевич, да и не отходит от неё который танец, и глаз с неё не сводит.
Вдруг в очередном перерыве между музыкой около них появился Василий. Торопливо извинился и потащил Марию через толпу. Чуть ли не бегом вывел на лестницу, накинул на неё шубу – и к саням.
На крыльце Мария заупрямилась:
– Да в чём дело, скажи наконец.
– После, сестрёнка, после. Давай-ка домой. Вот Саша тебя отвезёт.
Мария обернулась – к ним шёл Александр.
– А как, почему…
– Садись, садись.
Василий уже подхватил её на руки, как ребёнка, и посадил в карету.
– Давай, Саша, как довезёшь, сразу ворочайся.
И побежал назад, перепрыгивая лужи, стараясь не замарать нарядных башмаков.
Марии было жаль так внезапно окончившегося веселья, и разбирало любопытство: что означает сие поспешное бегство. И Саша…
Она повернулась к нему с улыбкой.
– Саша, ты там был? Я тебя не видала.
Ой, какое холодное лицо у него, глаза совсем чужие.
– Был, Мария Борисовна, я позже вас приехал, с государём.
Какой голос у него неласковый. Мария проглотила откуда-то взявшийся комок в горле и попыталась сказать весело, но голос получился хриплым и дрожащим.
– Ты видел, как я танцую? Меня Наташа учила.
– Видел, Мария Борисовна. Отменно танцуете.
Господи, ещё хуже. Почему он такой, что случилось? Марии вдруг стало зябко. Молчание было нестерпимо тягостным.
– Ты сердит на меня за что-то? За что, скажи.
– Не за что мне на вас сердиться. Это вы меня простите, что без должного почтения к вам обращался.
Его глаза горели, губы сжаты так, что стали белыми.
Мария глядела на него в оцепенении, ничего не понимая. Он, видно увидев что-то в её лице, горько проговорил:
– Скоро вы княгиней Куракиной будете… Простите мне дерзостные мечтания, виноват.
