Очнулся Эраст Петрович оттого, что в лицо ему брызгами ударила волна.
Жилет удерживал Фандорина на поверхности моря. От контузии и быстрого подъема Эраст Петрович совершенно оглох. Ночь сделалась беззвучной. Голова лопалась от боли. Перед глазами вертелись радужные круги. От сочетания этой головокружительной чехарды с полным безмолвием Фандорин еще некоторое время пребывал на границе яви и забытья. Потом вспомнил про взрыв. Дернулся, окончательно придя в себя.
Закричал:
– Маса-а-а! – и не услышал собственного голоса.
Собрав всю силу духа (а ее у Эраста Петровича было более чем достаточно), он изгнал прочь сполохи, замутнявшие зрение.
Море было пустынным, лишь морщилось, чередуя серебряные полосы с черными.
– Маса! Маса! – всё повторял Фандорин. – Ты не можешь погибнуть! Маса!
Поодаль что-то вынырнуло, закачалось на воде.
– Я здесь! Я сейчас! – Эраст Петрович отцепил жилет и пневмофор, сковывавшие движения. Быстро поплыл, мощно загребая руками.
В пахучей луже дизельного топлива чернел продолговатый предмет – флагшток «Лимона-2» с придуманным Масой гербом: острая стрела и пузатый лук.
Больше из морской пучины ничего не всплыло.
* * *
На темном скалистом берегу, у пенной кромки прибоя, сидел мокрый человек, дрожал от холода и трясся от рыданий. Прежний Фандорин, сильный и бесстрашный, был раздавлен обрушившимся на него несчастьем.
Он привык считать себя одиночкой, существующим отдельно от всего остального мира, но лишь сейчас он ощутил одиночество во всей его страшной немой пустоте. Когда поблизости есть кто-то, кому можно без колебания довериться – верный друг который, если чего и не поймет, то истолкует любое сомнение в твою пользу, никакого одиночества нет.
Четверть века, почти всю взрослую жизнь Эраст Петрович провел со своим компаньоном. Иногда рядом возникали женщины, которых Фандорин любил, но каждая была как просвет в затянутом тучами небе – блеснет ярким светом, ненадолго согреет, и исчезнет. При расставании кроме естественной печали Эраст Петрович иногда чувствовал странное удовлетворение: обнажившийся участок души снова защищен. Кому мало что терять, тот мало чего и страшится.
Но когда у человека мало что есть, и он это малое теряет, оказывается, что он потерял всё. Маса был не «малое», а единственное, чем Фандорин дорожил в этой жизни, хоть, кажется, никогда прежде об этом не задумывался.
«Мне сорок восьмой год, и у меня совсем никого нет», – сказал Эраст Петрович и заплакал еще безутешней. Маса тоже бы плакал. Он всегда говорил, что слезы, пролитые по достойному поводу, красят мужчину.
