Тогда смотрел и морщился: какая грубая агитка! какой неправдоподобный фарс! Ах, не знали мы Запада. Вообще — жизни не знали.
Думаю, и Милошевич, несмотря на многолетнюю работу в Штатах, до конца не понимал, с кем имеет дело. Надеялся уговорить, умилостивить Запад. Кончить конфликт компромиссом. Отдал Сербскую Краину. Отдал Республику Сербскую. Отдал Косово. Запад взял все эти земли — с миллионами сербов, враз оставшихся без государства и без крыши над головой. А потом потребовал голову самого Слобо.
Английский спецназ (такова одна из версий темной истории экстрадиции) 28 июня выкрал его из Белграда. Югославские политики новой «демократической» волны скромно потупились. Не забыв испытующе глянуть на западные банки в чаянии миллиардной подачки. Отверзлись ли заветные двери — не знаю. Как-то не говорили об этом ни на телевидении, ни в прессе. А пролейся золотой дождь, о нем, пожалуй, кричали бы через все рупора.
Милошевич в Гаагской тюрьме. В октябре 2001-го года ему предъявили официальное обвинение в геноциде. В те дни я был за границей и видел по западным каналам торжествующие репортажи: часто моргающий (чтобы скрыть слезы?) Милошевич, искаженное смехом костлявое лицо Карлы дель Понте, и табло, фиксирующее рост индекса Доу Джонса в углу экрана. Выразительная картинка! А припомнить гримасы неугомонной Карлы — так и жутковатая… Этот смех, эти корчи, неуместные, немыслимые в чинном судейском кресле — болезненны. Безумный, одержимый бесами прокурор вселенского трибунала — запоминающийся символ западного правосудия!
Но еще чудовищней молчание сербов. Тех самых людей из железа, рыцарей долга и благородства, которыми мы, русские патриоты, восхищались, стыдясь собственного бездействия перед лицом агрессии Запада. Когда они выходили на мосты и, взявшись за руки, стояли под бомбами НАТО, мы понимали — нет, больше: чувствовали всем существом — сербы отстаивают не только Белград, не только Югославию…
И вот о н и молчат, когда кучка мерзавцев ведет торг о голове сербского вождя. Понятно, люди, самые стойкие и гордые, любят победу. Они готовы служить ей по-рыцарски, по-мужски — даже ценою жизни. Кто станет служить поражению? Или по-другому скажу: кто найдет в себе столько душевных сил, столько благородства и воли, чтобы и в поражении не предать вождей, не обессмыслить собственного вчерашнего молодечества под бомбами и ракетами?
Не нам осуждать их. Рядом со стойкими как-то исподволь появились людишки иного разбора. Я намеренно отстраняюсь от партийной борьбы в стране, от политической подоплеки: в здоровом обществе внутренние противоречия отступают перед лицом внешнего врага. Я говорю о человеческой морали. О том же размышлял в одном из последних выступлений Милошевич: «Спустя несколько столетий у нас снова имеются потурченцы. Для тех, кто не живет в нашей стране и не знает нашу историю, надо сказать, что потурченцами называли сербов, которые во время пятивекового рабства под турками соглашались стать турками, чтобы избежать угнетения, „зулума“, как у нас когда-то говорили, то есть страданий, которые приносило рабство под турецким игом. Мы верили, что янычары и потурченцы окончательно ушли в прошлое, помимо прочего, и потому, что верили в то, что рабство осталось в прошлом. Может быть, возрождение рабства возродило бы и янычар. Кто знает. Но мы никак не ожидали такого — рабства еще нет, а янычары уже появились. Я сомневаюсь в том, что удел этих новых янычар будет таков, как у прежних. Те, прежние янычары, решились на предательство после того, как на себе испытали муки рабства. Этим не оправдывается янычарство как явление, но, по крайней мере, объясняется. Для этих новых янычар и объяснения нет. Они поспешили целовать полы одежды и руки завоевателей, которые только нацелились на их отечество» (цит. по кн.: Т е т е к и н В., Р ы ж к о в Н. Югославская Голгофа. М., 2000).
