Эту же черту отмечал Добролюбов и в думах Шевченко, в которых почти всегда присутствует спокойная грусть. «Как вообще в малороссийской поэзии, — писал Добролюбов, — грусть эта имеет созерцательный характер, переходит часто в вопрос, в думу. Ко это не рефлексия, это движение не головное, а прямо выливающееся из сердца. Оттого оно не охлаждает теплоты чувства, не ослабляет его, а только делает его сознательнее, яснее — и оттого, конечно, еще тяжелее».
[39]Это — поэзия, где преобладает «дума сердца». В ней, с одной стороны и прежде всего, непосредственное живое чувство, просветленное мыслью, с другой — «мечтательное раздумье», по выражению Исаакяна:
Мне грезится: вечер мирен и тих,
Над домом стелется тонкий дым,
Чуть зыблются ветви родимых ив,
Сверчок трещит в щели, невидим.
У огня сидит моя старая мать,
Тихонько с ребенком моим грустит.
Сладко-сладко, спокойно дремлет дитя,
И мать моя молча молитву творит:
«Пусть прежде всех поможет господь
Всем дальним странникам, всем больным,
Пусть после всех поможет господь
Тебе, мой бедный изгнанник, мой сын».
Над мирным домом струится дым,
Мать над сыном моим молитву творит,
Сверчок трещит в щели, невидим,
Родимая ива едва шелестит.
Перевод А. Блока
В стихотворении «Мне грезится: вечер мирен и тих…» (1911) зрительные и слуховые ассоциации составляют единую систему. Звуковые ощущения: «чуть зыблются ветви родимых ив», «родимая ива едва шелестит», «сверчок трещит в щели, невидим»; зрительные: «над домом стелется тонкий дым», «у огня сидит моя старая мать, тихонько с ребенком моим грустит», «сладко-сладко, спокойно дремлет дитя», — все это как бы растворяется в общем настроении, в обстановке умиротворения, тишины, покоя: «вечер мирен и тих» и старая мать «молча молитву творит».
Во всех этих и подобных случаях сохраняется живописная «картинность» описания, верность натуре. Превосходное знание природы, тонкая наблюдательность сочетаются с поэтическим чувством и склонностью к философским думам.
Мотив изменчивости и повторяемости одних и тех же жизненных форм (см., например, стихотворение «Над речкой склонилась…», 1915) не приводит к безнадежному пессимизму, никчемной бесцельности человеческого существования. В грустном раздумье Исаакяна есть и светлые тона. Картина живой природы, зеленые ивы, склоненные над прозрачными, весело журчащими водами, как бы успокаивают тревогу, символизируя вечное движение жизни.
В армянской поэзии переломной эпохи конца XIX — начала XX века никто так тесно не был связан, так непосредственно не соприкасался с традициями романтизма, как Исаакян и Терьян. Многое роднит этих двух поэтов не в плане отдельных мотивов, а по характеру миросозерцания. Исаакян, вспоминая поэтические вечера, проведенные с Терьяном на его родине в деревне Гандза и ее живописных окрестностях, долгие задушевные беседы, длившиеся далеко за полночь, писал: «Усталое солнце клонилось к Абулу, воспламенялись вершины и гасли, медленно спускались сумерки, возвращались с полей стада, зажигались в домах огни, постепенно затихал шум деревни… Сверкают звезды, мигают друг за другом; на склонах Абула пастухи развели костер. Незаметно вечер превращается в ночь… Тишина. Лишь в ущелье сонно шепчет ручеек. От озера шелестит нежная свирель ветерка…
