— Вы сварщик? — хмуро спросил, боясь посмотреть на вошедшего. — У меня голова закружилась, я прилег на постель больной. А вам, скорее всего, надо вниз, в котельную, трубы заваривать, — и осекся.
Такая тишина ему ответила, словно он был здесь один. Тогда он обернулся к ним и встал с кровати.
За смуглым стеклом глаза сварщика были плывущими, страшно глубокими. Казалось, что не хотел он смотреть на Алешу, но вот — смотрит. «Вот зажжет, вот зажжет свой синий огонь!» Сварщик глядел очами тьмы-синевы.
— Вы сва-арщик? — упрямо проблеял медбрат.
Ему не ответили.
— Хорошо, — сдался он. — В чем моя вина?
— Жалоба, — глухо отозвался человек под забралом, и морозец дыхания тронул стекло изнутри.
— Жалоба! Жалоба! — крикнул Алеша. — Она лжет!
— Безлюбые шахты ахнули! — возразил человек. — Мы головы подняли — к нам с высоты яблонев цвет залетел! Мы глубоко под землей, мы решили, что наверху наступила весна. Мы руки из недр потянули — поймать лепестков. Оказалось, что это листовки. Жалоба девушки.
— Сколько вас там? — не поверил Алеша.
— Тьмы, — был ответ.
Угольно-черные тени пролегли под глазами у сварщика, а очи синевы вод подземных, не мигая, глядели, лишь легкое неверное золото маски слегка освещало темный лик. Старуха, боясь за Алешу, вся трепеща, попробовала подольститься.
— Мы помирились уж!
— Анна! — отозвался гулко пришелец. — Безлюбые шахты хранят твою жалобу — вот! — он вынул с груди белый листок. — Жених твой предал тебя. Здесь написано.
— Старуха! — крикнул медбрат.
— Сдвинулись недра, — сказал человек. — Шахтеры ползут из забоев наверх. Обиду твою мы не в силах стерпеть.
«Вот зажжет, вот зажжет жало — синий цветок!» И зажег. Свистя, злой цветок задрожал на стальном стебле, неумолимо приближаясь к Алеше. Недвижны, черны были глаза под легким золотом маски.
— Старуха я! — простонала Буранкина.
— Добрая! — ахнул Алеша.
Рыцарь окаменел. Алеша уже чувствовал жар от синего пламени. Рыцарь недвижен был, синий цветок тихо пел у плеча его. Алеша попятился.
— Я согласна, согласна, — дрожала Буранкина бедная, ноженьки подгибалися, рухнуть бы! — Старуха я и есть.
— Никто не поверит! — отвечал тяжелодум. Но пламя погасло.
— Иди! Иди! — закричала осмелевшая. — Опускайся обратно! Иди!
Ссутулясь, побрел тот к двери. Увидев его спину, старуха освирепела:
— Попаляй! Попаляй сам себя! Попаляй! Клятый ты!
— Вам в котельную, — подсказал медбрат, тревожась, так раскачало того от старухиной брани.
— Ниже! Ниже! — кричала неумолимая. — Откуда ты вылез?
