…Тогда хотя бы просто коснуться своих друзей, убедиться — да, они рядом, почувствовать их тепло, перед тем как соскользнуть вместе с ними туда, где разлука их всех разнесет, растащит донным течением в невозвратные глубины.
Он опять повернулся к Толяну. И Толян повернул к нему свое удивленное рябое лицо.
— Ну дела! Ну дела! — лохматый Толян поражался, грустно качал головой. Пусто, не видя, скользил по жене своей, Марине, глазами.
Тогда он обернулся к Марине. А Марина, забыв о молодом муже, впилась взором в окно, не в силах была оторваться. Как будто бы она хотела вдохнуть мокрый запах жестокого сада, он кипел в форточке, манил и обманывал, но она согласна была обмануться, забыла-забыла про мужа — Толяна! Ноздри ее дрожали, она жадно тянулась лицом туда, навстречу старухе, навстречу синему утру и мокрым веткам.
— Никогда, никогда так не было, — шептал Толян. — Ни разу. В ноябре, и столько снега повалило. Столько снега. Настоящий буран.
— Сколько нам убирать, сколько дворничать, — сокрушалась Марина. — Сколько дворничать, сколько снег отгребать. Буран, настоящий буран.
Настоящий буран был. Последний раз глянул на окно Толяна — буран бежал косо, окно уплывало. Буран летел, спешил, и мир стал примиренный. Воздух свежий и влажный стал, нежность беглого снега везде была, она округлила линии, она уносила весь мир неподвижный, тяжелый, каруселила его ласково.
Когда из бурана выступил Дима, Алеша не удивился, послушно шагнул к нему.
— Только недолго, я на работу иду, — и приготовился мучиться. Дима притихший был, безбурный. Дима был чисто выбрит, смотрел строго небольшими трезвыми глазками. Воротник опрятной курточки был поднят по моде подростков пригорода. Алеша склонился над ним, всмотрелся:
— Дима, по-честному, кто ты?
Дима отпрянул, готовый броситься наутек.
— По лицу не бить! Без подлянок! — Дима прикрыл лицо рукавом.
Алеша отвел его руку, разглядывал Диму.
Косой снег бежал. «Ты детдом, Дима!» Чудное лицо Димы было мокрым, тающий снег сбегал по голой шее за воротник. Алеша, чтоб не пугать дрожащего, отступил от него на шаг. Снег густо бежал, тревожась, спеша. Если расслабить близорукий взгляд — то Дима исчезнет совсем, потеряется за пеленой снега, останется пустая улица, беглый буран удлиненный. «Ты горячка моя, Дима, но восхитительно, что ты живой. Вот, ты носом хлюпаешь, и снег у тебя на лице тает каплями».
— Обобрал ты меня, Дима, брюки украл, время мое, кого-то мы погубили с тобой. Что еще тебе надобно? — и еще отступил, чтоб уйти.
