— Я тебя укушу.
Брови ее страдальчески дернулись, но она согласилась, кивнула.
— Куси. Пух тебе глотку забьет. Пух, мех мой.
Что же они — так близко к лицу его, лохматые белые рукава протянула к нему. Рук-то и не видать, навырост ведь шуба твоя! Она так безбоязненно потянулась вся к нему (чтобы достать до зубов, что ли, пухом своим?), что могла вывалиться из бойницы, расшибиться, и он чуть не сделал движение поймать, подхватить ее, прижать к себе: ну-ну-ну, я б тебя сразу поймал, ты б ни за что не упала! Но он сделал движенье назад, запах меха у самых ноздрей был.
Но она не упала. Свесив ногу, пошарив ею по гладкой стене, она нащупала все же выступ, задержала паденье, была видна дырка в носке.
Помертвев, он глядел на нее. А она так и держала руки вперед — к нему, вытянув белые рукава, но ручонки-то спрятаны глубоко, она медленно съезжала вниз из бойницы, и нога в синем носке медленно выворачивалась из выемки, не в силах держаться, и это она ему тоже простила, потому что держаться, не падать была ее задача, а его задача была стоять перед ней ненаглядно. И вдруг со второй ноги свалился валенок, и она оказалась в двух синих шерстяных носках. И заика скривил свою позорную рожу, чтоб задержать слезы злобы и унижения. И ярости и бессилья. Он крикнул ихней мужиковой девочке:
— Вырастай, вырастай, девочка…
Мужики аж потупились от такой срамоты. А он бросился вон.
— Во, Леха, во, я знал, что ты придешь! — кричал Толян, и его большое красное лицо все горело восторгом. — Маринка! — крикнул он вдаль. — Вот же, мы уселись за стол, а Леха и пришел! Лешка! Лешка! — и рыжий Толян, весь в мелких оспинах, обнимал Леху и раскачивал его.
— А ско-олько мы не виделись? — спросил Леха.
— Во дает, ско-олько! Слышь, Марин! — опять вдаль крикнул Толян. — Да ты сто лет не был!
— А сколько это?! — взвизгнул Леха.
— Во дает! Той зимой тебя не было, и тем летом тебя не было. Аж по-за той зимой ты ушел с угла, книжки продали. У меня про ракеты были. Грузин купил. Помнишь? А ты сказал, тебе к матери надо, не стал с нами пить вино.
— Мне же к матери надо! — рванулся заика, застонав.
— Да ты че! Мы ж не виделись! — испугался Толян.
И заика обмяк. А из кухни пахнуло изумительной жареной картошкой.
— Это не наша, соседова, — принюхался и Толян. — Но у нас не хуже. Маринка сейчас сготовит. Идем, Лешка!
Они пошли по бесконечному коридору, сворачивая, и сворачивая, и сворачивая в темноте.
— Почему так темно? — затревожился заика.
