Так вот она и сказала ему про ангела. Но он ничего тогда не расслышал. Он плакал. А потом, когда вдруг все вспомнил (про ангела), уже знал, что Оля-то эта Васильева больна была, печально и безнадежно, так что и ангел был взят из чудных мечтаний ее странного нездорового мозга, так что можно было не озираться испуганно по сторонам, ощутив легкий треск распрямляемых крыл, да и защита это была — неумелая месть оскорбленной женщины, для которой все ново в таких отношениях и которая мстить умеет пока что только собой. Все было, кроме всамделишного ангела. И он вовремя в это поверил.
Она сочиняла стихи, записывала их в тетрадки с конспектами. Все стихи посвящались ему. Она писала их длинными столбиками, вверху, над столбиками, ставила его инициалы. Она ему сказала про ангела вот что: «Ты так и знай, Марек, у каждого, кого любят, есть ангел. Это, — говорит, — такой специальный ангел. Он хранит того, кого любят, от всяких неприятностей, крупных и мелких. И несчастных случаев. Ангел это делает не для того, кого любят, а для того, кто любит. Потому что на самом деле ангел на стороне того, кто любит, и старается для него. Чтобы тот объект любви, когда к нему приходит любящий, был готов для любви, не занят своими неприятностями, синяками, и чтобы душа была спокойна и благоприятно предрасположена к временному слиянию с душой любящего. Ангел этот, как завхоз, бережет инвентарь для хозяина…» Он слушал холодно и замкнуто и думал — пусть! Пусть! У него будут самые шикарные, еще получше, женщины в нежных мехах и с улыбками не такими, а шикарными! А она ему говорила, Оля, блуждая по его лицу своим никогда не взрослевшим взглядом: «Вот, я не стану приходить, уйду однажды, но ты будешь знать, что я все равно тебя люблю, потому что ничего с тобой не случается. А как первый раз поскользнешься на апельсиновой косточке, так и знай — ангел бросил тебя, ты больше не объект». Он немного расстроился тогда и решил, что все следующие его женщины будут молчаливы, потому что больнее, чем словами, ему не делали. И он стал ждать, злясь на себя и не в силах не ждать, стал опасаться, как все нервные и пылкие натуры — он был немного суеверен. А Оля, уже с другой, теневой стороны, мучительно вглядывалась в него (никто не понимал, что с ней происходит, все знали, что у нее разрыв с Мареком, и так и думали — это от Марека, но это было не от Марека), она вглядывалась в него печально и обреченно и, видя, что он напряжен, еще успела крикнуть: «Правильно, ты не очень позволяй ему себя баловать! Сам приучайся жить без него, как без мамы в чужом городе».
