Словно на узкой лодке пролив Байдарский пересекая,
Вдруг ощутишь границу: руку, кажется, протяни —
Там еще зыбь и блики, а здесь прохлада и тишь такая.
Правишь на дальний берег и вот очнешься в его тени.
Так я вплываю в воды смерти, в темные воды смерти,
В область без рифмы – насколько проще зарифмовать
«Der Tod»,
Словно намек – про что хотите, а про нее не смейте;
Только и скажешь, что этот берег ближе уже, чем тот.
Ишь как прохладою потянуло, водорослью и крабом,
Камнем источенным, ноздреватым, в илистой бороде, —
И, как на пристани в Балаклаве, тщательно накорябан
Лозунг дня «Причаливать здесь»; а то я не знаю – где.
Все я знаю – и как причалить, и что говорить при этом.
В роще уже различаю тени, бледные на просвет.
Знаю даже, что эти тени – просто игра со светом
Моря, камня и кипариса, и никого там нет.
А оглянуться на берег дальний – что мне тот берег
дальний?
Солнце на желтых скалах, худые стены, ржавая жесть.
Это отсюда, из тени, он весь окутан хрустальной
тайной:
Я-то отплыл недавно, я еще помню, какой он есть.
Вдоль побережья серая галька, жаркая, как прожарка.
С визгом прыгает с волнолома смуглая ребятня,
Но далеко заплывать боится, и их почему-то жалко;
Только их мне и жалко, а им, должно быть, жалко меня.
Так я вплываю в темные воды, в запах приморской
прели.
Снизу зелено или буро, сверху синим-синё.
Вот уже видно – заливы, фьорды, шхеры, пещеры, щели,
Столько всего – никогда не знал, что будет столько
всего.
Камень источен ветром, изъеден морем, и мидий соты
Лепятся вдоль причала. Мелькает тропка. Пойдем
