— Что же будет теперь, когда он ушёл с работы? — вздохнула окусама.
— А ведь верно, — заметил Усимацу. — Вчера, когда я перевозил сюда свои вещи, Кадзама-сан проводил меня до самых ворот, но войти отказался и не стал объяснять почему. Сразу же простился и ушёл. И он был очень пьян.
— Проводил до ворот храма? Он и пьяный не забывает о дочери. Вот что значит отцовское чувство! — Окусама снова глубоко вздохнула.
Несмотря на то, что посторонние разговоры всё время отвлекали Гинноскэ, он не отказался от намерения по душам поговорить со старым другом, ведь он ради этого и пришёл сюда. Если ужин затянется, всё равно сегодня побеседую с ним, пусть хоть ночью, — решил он.
Общий ужин, против обыкновения, был устроен внизу, в самой большой комнате жилой части храма. Вечерняя служба, видимо, окончилась — служка в белом одеянии подавал кушания. Свет пятилинейной лампы ярко освещал высокую комнату, полную благовонного дыма курений, и придавал ей уютный вид. На одной из стен висело жёлтое облачение, принадлежавшее, по-видимому, настоятелю. Необычная обстановка заинтересовала Усимацу и его гостей. Гинноскэ был как-то особенно оживлён, его смех и громкий говор доносился до самой кухни. Жена настоятеля внимательно слушала беседу молодых людей. Под конец пришла даже Осио и, присев возле окусамы, тоже стала слушать.
При виде девушки Бумпэй сразу оживился. Присутствие женщин его всегда воодушевляло. Когда, в присущей ему изящной манере, весело поблёскивая глазами, он начинал рассказывать какую-нибудь историю, всем становилось ясно, какой это интересный человек. По временам он как бы невзначай взглядывал на Осио. Девушка спокойно слушала, и только время от времени поправляла полы кимоно или приглаживала выбившуюся прядь волос.
Гинноскэ, рассеянно слушавший Бумпэя, словно припомнив что-то, вдруг обратился к Осио:
— А ведь действительно, ваш выпуск был за год до нашего приезда, правда?
При этих словах жена настоятеля тоже обернулась к девушке. Щёки Осио залил лёгкий румянец.
— Да, — робко сказала она. Это девическое смущение ещё больше подчёркивало её юность.
— В школе я видел снимок вашего выпуска, — улыбаясь, сказал Гинноскэ. — Теперь вы настоящая барышня, а тогда вы все были ещё желторотые птенцы.
Все засмеялись, а Осио смутилась ещё больше. Один только Усимацу не смеялся. Он сидел, погруженный в свои думы.
— Посмотрите, Окусама, — заговорил Гинноскэ. — Сэгава-кун что-то очень задумался.
— В самом деле? — Окусама склонила голову набок.
