Он неизменно обрывал свои фантазии, когда чувствовал, что краснеет. Прилив стыда напоминал ему о том, что он переступил границы, – а так всегда случалось, когда он ловил себя на том, что принимает участие в каком-то тупом представлении или даже действительно говорит вслух нечто вроде: «Это был депозитный счет, завтра утром я пришлю вам погашение на сумму пять тысяч девятьсот фунтов». В этот миг он останавливался и думал, до чего же довел сам себя и почему из-за такой совершенно абсурдной прихоти нарушает одно из священных правил банка. Вообще-то он не мог открыть сейф в одиночку: он не должен был знать комбинацию цифр, известную Джойс, а она не должна была знать ту, что передали ему. Он очень часто ощущал себя виноватым в присутствии Джойс, поскольку она-то была честна, как святая. Она сообщила ему комбинацию Б (согласно должностным обязанностям, он знал комбинацию А) после того, как он многоречиво и правдоподобно объяснил ей, что данное правило создано ради того, чтобы его нарушать, и что все без колебаний преступают этот смехотворный запрет.
Он услышал, как она возвращается с обеда, и сложил деньги в ящик стола. Джойс не полезет в сейф, поскольку у нее в кассе и так лежит пять сотен фунтов, а во второй половине дня в среду в отделение банка «Энглиан-Виктория» в Чилдоне клиенты почти не заглядывают. Все двенадцать магазинов закрывались в час дня и открывались только в половине десятого утра.
Джойс называла его «мистер Грумбридж», а не «Алан». Так она поступала потому, что ей было двадцать лет, а ему – тридцать восемь. Такое обращение должно было вовсе не выразить уважение – поскольку Джойс до такого никогда не снизошла бы, – а подчеркнуть огромную пропасть времени, разделяющую их. Она была одной из тех, кто видит высокое достижение в том, чтобы быть молодым, как будто молодость – это хорошая работа, на которую они устроились благодаря своей предприимчивости. Но она была добра к тем, кто старше ее, или, по крайней мере, относилась к ним терпимо.
– На улице так хорошо, мистер Грумбридж, как будто уже весна.
– Уже и так весна, – ответил Алан.
– Вы понимаете, что я имею в виду. – Джойс всегда парировала этой фразой попытки указать ей на то, что она говорит штампами. – Сделать вам кофе?
– Нет, спасибо, Джойс. Лучше открой двери. Уже два часа.
Отделение закрывалось на обед. При таком количестве клиентуры держать его постоянно открытым было неоправданно. Джойс отперла тяжелую дубовую внешнюю дверь и стеклянную внутреннюю и перевернула табличку, гласившую «Касса закрыта», на другую сторону, где было написано «Мисс Дж. М. Калвер», после чего вернулась в кабинет к Алану. Оттуда при открытой двери было видно, не вошел ли кто в банк. У Джойс были очень длинные ноги и очень пышный бюст, но в остальном внешность ее была ничем не примечательна. Она примостилась на краешке стола Алана и начала рассказывать, как обедала со своим парнем в «Гербе Чилдона», и что сказал ее парень, и о том, что им не хватает денег, чтобы пожениться.
