Что такое «дальше», куда могли его послать, Веня тогда не очень понимал. Возвращение в деревню представлялось ему позорным отступлением. Большой вины за собой не чувствовал, а коли так, то и усугублять особо нечего. За время, проведенное на «Пикше», Веня так полюбил судовую жизнь, так усвоил ее и принял, что никакого другого существования представить себе не мог. И он решил подождать. В глубине души надеялся, что есть еще один вариант, не предусмотренный «крестным»: может быть, о нем вспомнят, найдут его, и когда он все расскажет — выправят новые документы и пошлют в море, догонять лихтер «Медвежий». Тогда все само утрясется и не надо будет рисковать, подвергая себя опасности лишиться моря вовсе. Пока-то оно все-таки рядом.
Молва о работящем Вене перекинулась на соседние тральщики, и когда ушла «Пикша», погудев на прощание, Веня перебрался на соседнюю «Гижигу» и исправно трудился на ней всю стоянку.
Так и потекли они, денечки, неделя за неделей, месяц за месяцем. Грели, кормили, работку подкидывали, не обижали. На той же свалке, где очнулся, под перевернутой шлюпкой вырыл он себе землянку в рост человека, утеплил полы и стены картонной тарой, топчан приволок, рундук вместо шкафа поставил — живи да радуйся. Спички, свечка под рукой и фонарик аккумуляторный — свое электричество, при желании и почитать можно. В теплых вещах тоже недостатка не было. На той же свалке такие богатства отыскать можно, что — будь Венина воля — спокойно бы новый пароход себе построил и пошел бы путешествовать по морям и океанам, как бывало в мечтах…
Богато моряки живут. А чего? Казенное, не жалко. Барахла на свалке столько скопилось, что на всю деревню хватит. Коровник новый построить, свою электростанцию, завести машинное доение, свет в каждой избе, на улицах фонари, в домах радиоточки, — не остыв еще от родной темной деревеньки, фантазировал Веня.
Природная любознательность предоставляла Вене необозримое поле деятельности. Жизнь порта по своим возможностям могла соперничать с размерами океана и мало-помалу захватывала Веню в плен. Мечта о море жила в нем, но постепенно отдаляясь, а рядом обступала жизнь, полная неизведанного, увлекательного, нового, и, погружаясь в нее, он все больше увеличивал зияющий провал, который разделял далекое море и близкую реальность.
Первое время Веня ощущал свою деревенскую сущность как ущербность. Хотя в школе у него были почти одни пятерки и учитель советовал ему продолжать образование, речь его и выговор часто служили поводом для насмешек, и он, себя воспитывая, исключал из употребления непонятные для окружающих, но такие родные для него слова, как пекалица, тонки, ужедь… Но вообще-то шибко грамотных вокруг не было. Сами морячки, может, чуть раньше приехали из деревень, и хотя старались выглядеть под городских, Веня, сойдясь ближе, так настоящих-то городских и не встретил, кроме разной приблатненной шпаны, которая «мазу держала», хуже других была — и ругалась злее, и пила больше, и в драках без удержу. От нее-то, от приблатненной, все обиды и шли. Иной раз, не снеся пьяных издевок, он сам бросался головой вперед и пару раз был жестоко бит. Учили его жизни, и он совсем-то шанявой не был, привыкал, свою тактику поведения вырабатывал, понимал, что плетью обуха не перешибешь…
