И это все.
Несправедливость литературной судьбы представляется почти чем то неизбежным, и Дания с большим правом, чем кто-либо, может жаловаться на эту несправедливость, так как даже такой глубокий и самобытный талант, как Серен Киркегорд остался неоценным и непонятным. Между прочим, благодаря особенному стечению обстоятельств, эта несправедливость послужила на пользу великому драматургу Норвегии. Так как Киркегорд был Европе неизвестен, Генрик Ибсен явился для неё самым оригинальным и самым великим. В этом образе он выступил перед нашей высокой культурной Европой вдруг, так как она не знала ближайшего вдохновителя его таланта.
Но Генрик Ибсен, конечно, сполна заслужил обращенные на него взоры. С ним вместе в первый раз проникает скандинавский север в историю развития европейской литературы. Ведь не в том дело, чтобы стало известным то, а не другое имя, но в том, чтобы тот или иной произвел на массы несомненное влияние. А для этого требуется, чтобы личность обладала твердостью и остротой, сверкающими на подобие бриллиантов. Только таким образом вооруженный человек может начертать свое имя на скрижали веков.
* * *
В последний раз я видел Ибсена больше 3-х лет тому назад, в Христиании. Увидеть его снова было и радостно, и грустно в одно и тоже время. С тех пор, как у него был удар. работа стала для него невозможной, хотя ум его и оставался все еще ясным. Поразительная мягкость сменила прежнюю строгость; он сохранил всю тонкость чувства и стал как будто еще сердечнее, но общее впечатление, которое он производил, было впечатление слабости. С тех пор он быстро пошел на убыль. И чего он не перестрадал за это время? 25 лет тому назад он заставил своего Освальда в «Привидениях» сказать: «Никогда не быть больше в состоянии работать, никогда – никогда; быть живым мертвецом! Мама, можешь ли ты представить себе что-либо более ужасное»? И вот в продолжение шести лет это было его собственной участью.
Я знал его долго. С апреля 1866 г. мы находились с ним в переписке, увидел же я его в первый раз 35 лет тому назад. Когда мы с ним встретились, на его долю выпал первый литературный успех за его «Бранда». И хотя он не был рассматриваем тогда, как поэт первоклассный, но во всяком случае, как таковой. Единственный тогда читаемый критик в Дания и Норвегии, почитавший своим долгом некоторым образом похвалить Ибсена, восклицал тем не менее: «и это теперь называется поэзией!»
За восемь лет до этого времени Бьернсон уже сделался известным за свой рассказ «Сюнневе». Его сейчас же провозгласили, особенно в Дании, не только единственным великим человеком в Норвегии, но и глашатаем нового правления в литературе. Говорили, и не без справедливости, что его гений идет вперед с уверенностью лунатика.
