Тьфу!
Ксюша выбирала время, когда баб на озере мало. Подходила к мосткам и не лезла на них, как большинство: на коленях или на кукорках стирка не удовольствие, — а, подоткнув подол сарафана, забредала в озеро повыше колен полоскалась в свое удовольствие. Вода теплая, запашистая. Прошло то время, когда Ксюша брезгала запахом озерной воды. Пообвыкла, и кажется ей, что вода озерная пахнет свежестью. Наберет ее в горсть, поднесет к лицу, вдохнет в себя эту свежесть и засмеется.
— Все-таки жить хорошо!
Сегодня Сысой не выходил из ума. Встревожил душу — места себе не найти. Бывает, плеснется рыба у берега и уйдет вглубь, а муть еще долго ходит клубами.
Вспомнился прииск, недалекое прошлое. Взглянула украдкой на колечко с бирюзой и краешком глаза увидела: стоит на берегу у мостков Сысой! Не раздумывая, не целясь, швырнула в него вальком. Сысой успел увернуться, и валек пролетел возле уха.
— Сдурела. Так и убить недолго.
— Надо б, да не сумела.
Берег пустынный. «Сбежать? Много чести ему». Крикнула:
— Вертайся, откуда пришел.
Ждала, что Сысой схватит валек и запустит в нее, но он прошел на мостки, протянул ей валек и присел на корточки.
— Хочу с тобой потолковать как человек с человеком. Да перестань ты хлопать вальком, все лицо мне забрызгала… Сбежала — и ладно. Я перестал серчать. — Сколько стоило Сысою такое признание. — У Лукича ты прислугой, а на пасеке будешь хозяйкой, там горы вокруг. Тайга. Скоро ягода будет — ешь не хочу. А меду-то, меду. Савва добрый… С ним тебе будет не скучно. Не любишь меня сейчас — полюбишь потом. Стерпится-слюбится, как говорят.
Кержацкое подсознание Ксюши, то самое, что вошло в ее душу в детские годы безропотным преклонением колен перед иконами, распеванием непонятных молитв, заклиненное подзатыльниками и вожжами Устина, — оно согласилось: да, прав Сысой, стерпится-слюбится. И разве девки выбирают себе жениха по любви?
И Сысой совсем другой стал. На лице не злоба, не самодовольство, а растерянность и даже мольба. Ксюша и пасеку Саввы увидела. И тайгу. И колечко на пальце — подарок Вани. И Сысоя с просящей улыбкой. И судьбу свою горькую. Все увидела. Распрямилась. На вспыхнувшем огне ненависти и протеста истлела кержачья покорность. Новый Сысой, пожалуй, еще противней.
— Ты кого клянчишь? Кого ноешь, как пес бездомный. Уходи, проклятущий, и больше на глаза не кажись, не то последнюю твою зенку выколю.
— Да ты не злобись. Я почестнее других, что девкам в любви до гроба клянутся, а попала на зуб, так сразу и выплюнут. Я девкам не вру про любовь до гроба, хоть душу их не тревожу. А как же иначе жить, Ксюша? Хотела одна собака в рай непременно попасть и решила мяса не есть. Только сено… Ну, сдохла, конешно, и выкинули собаку на свалку. А что касается того света… гм… в священном писании про рай одно только сказано: крепко светел, мол, яблок там много и каждому дают по семьсот райских девок на брата, и все девки ждут не дождутся мужицкой ласки. Ха-ха. Да на райских-то девок я не очень надеюсь. Лучше уж на земле…
