6.
Под вечер приехали к небольшой кособокой церквушке в кособоком сельце Ручейковке. Когда-то село стояло на приисковом тракте — тогда и избы были исправны, и церковь нарядна, как богатая молодайка на масленой.
Зимой скрипели полозья обозов. В трактирах за полночь горланили песни. А что творилось осенью, когда с приисков возвращались ватажки рабочих! Дым стоял коромыслом. Вприсядку ходило сельцо.
Незадолго перед японской войной провели новый тракт стороной, и за пятнадцать лет почернело село, скособочилось.
Молоденький поп, только недавно принявший приход, дожидался свадьбы в церковной сторожке. Четвертную пообещали. Таких и святители ждут. Томился поп и, припав к оконцу в мушиных точках, тоскливо смотрел на дорогу. Худущий, долговязый.
— Едут! — крикнул дьячок.
— Ну? — поп припал к оконцу и закрестился. — Слава-те богу, — рванулся встречать, как тетку с гостинцем, но на пороге сдержал себя и вышел в церковную ограду, неторопливо, придерживая левой рукой большой серебряный крест на груди.
Придирчиво оглядел свадебный поезд. Ни лент, ни бубенчиков. Две лошади в разнопряжку — и все. Жених небритый, в залатанной солдатской гимнастерке. Невеста, правда, принарядилась: в галошах, ватный жакет надела в жару.
«Священное таинство брака остается таинством, несмотря на запыленность бракосочетающихся», — сострил про себя поп и, проверив, что дьячок получил четвертную вперед, пошел в алтарь облачаться.
Лушку совсем разморило. Напившись в сторожке, она присела на лавку возле окна, где только что сидел поп, — и как приросла к ней.
Аграфена смочила Лушке водой лицо, грудь. Стало немного легче, хоть глаза приоткрылись.
— В церковь пойдем.
— Подожди, — остановила Катерина и сбросила шаль, жакетку. — Надень. А то на невесту совсем не похожа. Галоши надень.
И Аграфена сказала: «Надень».
Выйдя из алтаря, поп удивился, увидя у налоя другую невесту. Но спорить не стал. Им виднее.
Все было чинно, как на порядочной свадьбе. Горели свечи перед иконами, и приторный запах сгоравшего воска наполнил церквушку. Егор и Жура держали венцы над головами жениха и невесты. Потом поп, в парчовой малиновой ризе— осталась от лучших времен — водил молодых вокруг налоя, а дьячок пел торжественно «Исайя ликуй».
Великое счастье наполнило Лушку. Жена! Настоящая! Вавила не верит в бога, а ради нее даже в церковь пошел. Господи, вот бы мама увидела. Не пышная свадьба, но лучше хороший жених, чем сладкозвучные певчие и звон шаркунчиков на хомутах. А жених — ox, xopoш! «Господи, и за что мне такое счастье?» Крестилась Лушка истово, благодарно.
