— Ты такой сильный, Вася, и работящий. Тебе б землю пахать.
— Не трави. Бывает неделями землю вижу. Да кто меня в обчество примет… — засадил пятерню в волосы. Они, как отава, густы, только не зелены. Как отаву рванул.
— Вишь ты, Ксюша, какое дело… Мать-то моя, слышь… девкой была…
Ни вору, ни насильнику, ни убийце нет в русском языке столько обидных, брезгливо-ругательских прозвищ, как девкину сыну: крапивник, базарник, пяташник, подзаборник, паскудник, ублюдок. Это из самых «ласкательных». Все смывалось временем: лжесвидетельство, вымогательство, лихоимство, даже кровь, конокрадство. Только девкин позор оставался пятном на всю жизнь.
Чуть не вскрикнул Вася, увидя, как гримаса брезгливости искривила Ксюшины губы. Будто попала в грязь и сразу отодвинулась непроизвольно.
— И ты-ы-ы, — протянул, вздыхая, Вася и замолчал. Это негромкое, постепенно затихшее «ты-ы-ы» прозвучало для Ксюши укором, нестерпимым криком угасшей надежды. Все поняла Ксюша и попыталась переломить себя, придвинуться к Васе, сказать ему теплое слово, по-дружески положить ладонь на плечо. Не сумела переломить себя:
— Я, Вася…
— Что, Ксюша?
— Ты знаешь… — и оправдаться нет слов.
— Не можешь соврать? Гха-а, гха-а, гха-а.
Вася гхакал-смеялся, закинув голову и закрывши глаза, словно слушал собственный смех. «Кадык под коричневой кожей бился мышонком. Но постепенно в гхаканье зазвучала боль тяжелой потери. И слеза скатилась по шершавой щеке.
— Эх-х-х… Всю жизнь грезил запросто… посидеть с мужиком… да хоть бы и с бабой… Как медведь-шатун… Все от меня… Даже собаки… Мерещилось — ты добрее других… Морщишься? Рожу кривишь? Эх, как ладно бы было, если б другие только рожу кривили… — Помолчал. И вдруг вскочил. Выкрикнул с каким-то остервенением — Живой же я!
Что хотел сказать Вася последним выкриком, Ксюша не поняла, но вспомнила рассказы о том, как Вася часами скрывался в кустах или в траве у огородов, глядя на полющих девок. «С тоской», — говорили одни. «Что твой зверь», — уверяли другие. «Он Фроське кривой земляники принес — кавалер», — хихикали третьи.
И никто в деревне не знал, а сказать бы ему, не поверил, что Вася влюблялся, как влюбляются прочие парни и мужики. Только издали. Зато, оставшись один где-нибудь в степи, по ночам, целовал девок во сне с такой силой, что бывало, с губ кровь сочилась.
А какие слова говорили они ему. Как ласкали его. Но только во сне или в тумане забытья.
После таких ночей могильно тоскливой была тишина его одинокой землянки. А хуже того, если ветер завоет иль волк.
