Похвалы Собинова вдохновили Надежду, и теперь она изо всех сил боролась за признание, работая с абсолютной самоотдачей. Главное — чтобы не было "простоев". Главное — все время где-то выступать. Поет она хорошо. И есть надежда, что когда-нибудь ее по-настоящему услышат! Муж полностью ее в этом поддерживал… И Надежда соглашалась на любые условия, даже на самые нищенские гонорары, лишь бы ее слышали как можно чаще, лишь бы каждый месяц иметь хотя бы десяток концертов. Гастроли в Ялте были началом многолетних, практически беспрерывных разъездов Надежды по стране: "За пятнадцать лет изъездила я великие русские просторы, не сосчитать, сколько десятков тысяч верст отмерила, а не объездила всей России…"
Лето 1910 года Надежда Плевицкая провела в Ялте, но в сентябре погода неожиданно испортилась, зарядили дожди, и Ялта опустела. Летний театр Зона, располагавшийся под открытым небом, немедленно закрылся. И Надежда, собиравшаяся возвращаться в Москву не ранее ноября, оказалась без дела.
Столь длительное — два месяца! — безделье она посчитала для себя вредным и принялась искать для себя какой-нибудь работы: здесь, в Ялте.
В городском театре играла украинская труппа Глазуненко: сборы спектакли давали плохие, и Глазуненко, с которым Надежда как-то познакомилась в местном театральном "кружке", пожаловался, что "горит". Ему печем было платить не только актерам, по и за аренду помещения.
И тогда Надежда предложила ему свои народные песни.
Сначала Глазуненко был смущен, отказывался: ему совсем нечего было платить, да и не знал он почти Плевицкую, и слышал о ней немного. Но Надежда гордо пояснила, что в Москве-то ее хорошо знают, потому что она пела у "Яра", а в Ялте сейчас гостило много москвичей, проделавших долгий путь к морю и ждавших теперь, что "распогодится".
Глазуненко решил рискнуть, по, чтобы ничего не потерять в случае неудачи, отказался заключать контракт и обещал Надежде заплатить двадцать процентов от чистой прибыли: если она, эта прибыль, вообще будет.
Так Надежда Плевицкая оказалась на сцене Ялтинского городского театра:
"После третьего звонка, когда занавес, шурша, поднялся вверх, я перекрестилась и вышла на ярко освещенную сцепу. За мной тянулся длинный шлейф моего розового платья. А пол-то грязный, а платье-то дорогое, но Бог с ним, с платьем, — унять бы только дрожь в коленях. А в зале темно, не вижу никого, и лишь пугающе поблескивают из тьмы на меня стекла биноклей. Мне непривычна такая темень, кому я буду петь, с кем беседу поведу, кому буду рассказывать, не этим же страшным стеклам, мерцающим в потемках? Я должна видеть лица и глаза тех, кто меня слушает. Но с первым аккордом мой страх унялся, а потом, как всегда, я захмелела в песнях.
