Говорливы были далеко не все члены палаты депутатов. Например, в 1837–1839 годах, по подсчетам французских историков, 30 % депутатов вовсе не выступали с речами и выражали свое отношение к происходящему только голосованием.
В эпоху Реставрации заседания начинались так: около полудня под барабанный бой в зал входил председатель в парадном мундире; перед ним шли «вестники» в черных фраках и капитан национальной гвардии с обнаженной шпагой, а за ним – два депутата-секретаря в голубых расшитых мундирах. Вдоль лестницы, по которой поднимался председатель, был выстроен взвод национальной гвардии. После появления председателя депутаты, журналисты и зрители, до того находившиеся в «зале ожидания», занимали свои места. Зрители, прежде чем войти, обнажали голову и предъявляли свои приглашения стоявшим при входе служителям в синих ливреях с красными отворотами. Слева от председателя, на самом удобном месте, располагался сотрудник официальной газеты «Монитёр» со своим стенографом, а сотрудники остальных газет сидели в журналистской ложе, вознесенной почти под потолок. Эти, по слову А.И. Тургенева, «борзописцы» фиксировали речи, произносимые депутатами, «с неимоверною скоростию записывая каждое слово, но особыми знаками».
Впрочем, нередко сами депутаты передавали журналистам текст своих речей, написанных заранее, так как французское парламентское красноречие (в отличие от английского) не требовало постоянных импровизаций. Те из современников, кто имел возможность сравнить выступления английских и французских депутатов, отдавали пальму первенства англичанам, отказавшимся от произнесения писаных речей. В книге «Социальная диорама Парижа, сочинение чужестранца, проведшего в этом городе зиму 1823 и часть 1824 года» русский дипломат князь П.Б. Козловский писал: «Поистине непостижимо, отчего нация столь просвещенная и столь легко усваивающая знания, не может понять, что превращать законодательное собрание в академию, где каждый читает заранее приготовленные речи и где слóва просят еще до открытия заседания, значит полностью искажать природу подобного собрания. Ведь при таком порядке пропадает весь жар, все волшебство оживленных прений, в ходе которых люди излагают идеи, порожденные идеями противоположными, теми, которые только что высказали их противники; при таком порядке как раз и рождаются на свет эти бесконечно длинные речи, эти совершенно бесполезные преамбулы, эти повторения одних и тех же доводов, которые писатели и ораторы вынуждены воспроизводить почти слово в слово, потому что все пишут об одном и том же предмете. Вследствие такого положения дел всякий, кому довелось побывать на заседаниях английской палаты общин, не в силах слышать речей французских депутатов».
