Важно то, что сам он этой способностью обладает. Благодаря Чиуну.
В темноте, которая не была темнотой, думая об учителе, он чувствовал, что совсем запутался.
Чиун всегда действовал исходя из интересов ученика. Только учение Синанджу было важнее, чем Римо. Синанджу, которое всегда стояло на первом месте. Так между ними было договорено без слов. Синанджу безоговорочно признавалось центром личной вселенной Чиуна.
Но ведь речь сейчас не о том! Чиун – и Смит, тоже – скрыли от Римо правду о его отце. Как они могли? Это было трудно принять и еще труднее понять.
Вообще все это ужасно трудно. Римо годами даже не вспоминал о родителях.
Они не были частью его детства, не говоря уж о более взрослых годах. Скорее они были каким-то умозрительным представлением, потому что у всех когда-то были родители.
Однажды, в разгар обучения Синанджу, Римо обнаружил, что может достучаться до самых ранних своих воспоминаний, вызывая их так, как Смит вызывает информацию из своего компьютера, и в один прекрасный день задался целью восстановить в памяти лица родителей, которые мог видеть еще в бессознательном младенчестве.
Чиун обнаружил его сидящим в позе лотоса с плотно закрытыми, чтобы сосредоточиться, глазами.
– Еще один способ бездарно убить время?
– Я не убиваю время. Я вызываю воспоминания.
– Тот, кто живет прошлым, лишен будущего, – заявил Чиун.
– Не слишком убедительное высказывание в устах человека, способного сообщить, чем любил завтракать каждый из Мастеров Синанджу. Вплоть до эпохи сооружения египетских пирамид.
– Это не прошлое. Это история! – фыркнул Чиун.
– Чеканная формулировка! А какие у тебя, собственно, возражения? Я просто хочу увидеть лица моих родителей.
– Ты не хочешь их видеть.
– Почему ты так говоришь?
– Потому что знаю, – сказал Чиун.
– Нет, не знаешь. Не можешь знать. Ты знаешь все о своих родителях, дедах и бабках, родственниках до седьмого колена. Я о своих ничего не знаю.
– Это потому, что о них нечего знать.
– Как это?
– Они не стоят воспоминаний. Они белые.
– Ха! – парировал Римо. – Вот я тебя и поймал. Ты все время твердишь, что я отчасти кореец, – чтобы оправдаться перед самим собой за то, что учишь Синанджу чужестранца. А сейчас вдруг запел по-другому!
– Это не я запел по-другому. Это у тебя со слухом неважно. Ты не белый, а твои родители – белые. Где-то глубоко в прошлом, пересиленная ныне многовековым спариванием с некорейцами, в твоем роду была капля гордой корейской крови. Может, даже две капли. Вот эти-то две капли я и обучаю, понятно? И несчастье мое в том, что они отягощены неподъемным грузом крови белых.
