— Прибыло!
И разношерстный вид колонны, и увалистая походка офицера, и особенно его несуразный доклад так возмутили Бондаря, что он, стиснув зубы, чуть не закричал на этого совсем невоенного лейтенанта.
— Хорошо, — буркнул он, нехотя протягивая лейтенанту руку. — Остановите колонну, поверните, подровняйте, а впрочем… — пренебрежительно махнул рукой Бондарь и, даже не взглянув на лейтенанта, твердой походкой направился к колонне.
— Слушай мою команду! — звонко прокричал он, чувствуя, как откуда-то глубоко изнутри поднимаются так хорошо знакомые волнение и тревога, всегда охватывающие его при встрече с новыми людьми.
— Батальон, — еще звонче, но уже протяжнее, почти нараспев, вкладывая в голос все свои силы, скомандовал он, — стой!
Или так властен был голос Бондаря, или те энергия и сила, кипевшие в нем, невидимо передались пополнению, но сразу же все словно переродилось мгновенно. Люди подтянулись, пошли в ногу и остановились так четко и одновременно, что Бондарь невольно улыбнулся.
— Здравствуйте, товарищи! — выкрикнул он и, оглушенный ответным гулом «Здравия желаем, товарищ капитан», заговорил отчетливо и громко, не скрывая и не имея сил скрыть своей радости.
— Товарищи! Дорогие товарищи! Вы прибыли к нам сюда, на фронт, под Белгород, где совсем недавно стихли ожесточенные бои. Трудные это были бои, товарищи! — немного помолчав, продолжал Бондарь. — Фашисты бросили против нас танки, авиацию, артиллерию.
Мгновенно вспомнив все, что было здесь под Белгородом, он неожиданно смолк, судорожно передохнул и, чувствуя на себе десятки внимательных, горячих, ожидающих и изучающих взглядов, тихо добавил:
— Но мы выдержали, товарищи, выстояли, как ни трудно было нам, и остановили фашистов!
Опять молниеносные воспоминания минувшего оборвали дыхание Бондаря. В настороженной и торжественной тишине он слышал, как громко стучит собственное сердце, чувствовал, как буйно, все разжигая тело и ум, пульсирует кровь. Он понимал, что сейчас, в эту минуту стоять и молчать нельзя, нужно говорить, но говорить не мог. Его охватила неизведанная волна гордости за прошлое, горечи за погибших и раненых товарищей, ожидания, что прибывшие для пополнения люди будут точно такими, какими были те, кто ушел из батальона навсегда и кто еще остался в нем. Отчаянными усилиями воли он пытался совладать с собой, успокоиться и продолжать речь так же, как и начал ее, но не мог. Бессознательно ища выхода, он взглянул на строй, и это спасло его. Коротким, мимолетным взглядом он уловил и понял, что творилось с этими стоявшими перед ним незнакомыми людьми. Совсем молодые и пожилые, низкорослые и высоченные богатыри — все они стояли в торжественном оцепенении и, не отрывая глаз, смотрели на него. Во всех этих — от правого до левого фланга — взглядах он видел и читал одно-единственное, не высказанное словами желание — узнать, как можно больше узнать о том, что было в этом втором стрелковом батальоне, куда они прибыли теперь, какие бои он прошел, что испытал и пережил, сколько радостей и невзгод было на его пути.
