Гитлер снова вызвал Манштейна и приказал любой ценой вырвать из окружения немецкие войска. На всю жизнь запомнил Манштейн продуваемые декабрьскими ветрами степи между Волгой и Доном. Ни его тридцатисемилетний военный опыт, ни категорические приказы Гитлера, ни фанатическое упорство немецких солдат не могли спасти обреченные на разгром войска Паулюса. Ударная группировка Манштейна не только не смогла прорваться к окруженным войскам Паулюса, но, получив сокрушительный удар от советских гвардейцев, покатилась назад и, оставив огромную территорию, только с помощью спешно переброшенных резервов смогла укрепиться на берегах Северного Донца и Миуса.
Сам Манштейн со своим штабом, беспрерывно меняя места расположения, перекочевал в Запорожье. И вот теперь здесь, на берегу Днепра, в тиши далекого тыла, Манштейна охватили тяжелые раздумья.
«Две кампании, почти два года войны не привели к разгрому Советского Союза, — с горечью констатировал фельдмаршал. — Из Подмосковья, от Волги, от Кавказских вершин немецкие армии откатились на сотни километров назад, потеряв сотни тысяч солдат и пролив реки крови. А силы русских все возрастают и возрастают».
— Должны же, в конце концов, иссякнуть силы русских! — в исступлении воскликнул Манштейн.
Но, вспомнив Крым и Задонские степи, фельдмаршал затих. Только теперь, после мучительных раздумий, к нему пришел окончательный и ясный вывод: добиться победы над Советским Союзом невозможно. Но что же делать? Отступить, признать себя побежденным — это значит впустить советские войска в Германию.
«Нет, — думал Манштейн, — перед нами противник и наша задача остановить его перед границами Германии. Выход только один: нужно добиться ничейного исхода войны, добиться хотя бы сепаратного мира, сыграть вничью. Но русские не пойдут на ничейный исход войны. Их нужно заставить, вынудить согласиться. А это возможно лишь в том случае, если русские ослабнут, силы их иссякнут и они не смогут провести решающего наступления. Нужно добиться хотя бы равновесия сил на востоке. Значит, нужно нанести русским тягчайшие поражения, тогда только возможен ничейный исход войны».
С этого момента Манштейном властно овладела идея ничейного окончания войны. Весь свой огромный военный опыт, всю непреклонность, твердость и беспощадность своего характера вложил он в претворение этой идеи в жизнь.
«Конечно, наиболее решительное поражение можно нанести только наступлением, — рассуждал он. — Но для наступления с далеко идущими целями, как мы делали это в прошлом, у нас в сравнении с противником сил недостаточно. Видимо, оборона — теперь наша вынужденная необходимость. Если Советы намерены изгнать нас из своей страны и ворваться в Германию, то пусть они сами несут всю тяжесть потерь в наступлении, в котором они должны истечь кровью. Но будут ли русские наступать этой весной? Не решат ли они подождать, усилить свои группировки и посмотреть, когда их союзники действительно откроют не мифически-пресловутый, вроде Северной Африки, а настоящий второй фронт? Русские вполне могут применить тактику выжидания, а чтобы сохранить свой престиж и сковать немецкие войска на востоке осуществить ряд ударов небольшими силами. В конечном итоге это может привести Германию к войне на два фронта. А это гибель Германии. Вот поэтому мы и не можем применить чистую оборону, нечто вроде позиционной войны. Да и для создания прочной обороны на востоке, от Черного моря до Ледовитого океана, у нас просто дивизий не хватит. Тридцать две дивизии моей группы армий держат фронт в семьсот шестьдесят километров. Двадцать четыре километра на дивизию! Разве такой обороной можно отразить мощный удар русских. Если мы перейдем к обороне, то соотношение сил даст возможность русским создавать превосходство на выгодных для них участках, окружать нас или заставлять отступать.
