— Не дойдет. Гаврик нас не заложит, — не вполне уверенно мотнул головой молодой человек и страдальчески протянул: — Вот ведь уроды, а!
— Кто?
— Да менты, козлы эти! Они бы с таким усердием убийц искали, педофилов всяких!
— А ничего, что мой папа — полицейский? — ревниво напомнила Маша.
— Прости, к твоему батюшке это, безусловно, не относится. Кстати, о батюшке… Слу-ушай, у твоих предков, кажется, дача есть?
— Есть. В Ново-Лисино.
— А у тебя свои ключи имеются?
— Должны быть где-то. А что?
— Можно я какое-то время на ней перекантуюсь? Хотя бы пару дней? А там будет понятно — что да как? Заложил нас Гаврик или…
— Даже не знаю, — заколебалась Маша. — А вдруг Лагацкие заметят?
— Кто заметит?
— Лагацкие. Это наши соседи по участку. Они там постоянно живут. Если увидят тебя — сразу родителям позвонят.
— Не заметят! Я даже из дома выходить не буду. Даже свет зажигать не стану. А? Машута?.. Да будь ты человеком!.. Иначе мне всё — край!
— Ну хорошо… — сдалась девушка. — Я… я поищу. Ключи.
— Машка — ты прелесть! — Мыльной правой рукой Пронин неожиданно схватил ее за талию и притянул к себе. — Иди ко мне!
— Женька! Перестань! Ну не балуйся, слышишь?! — засопротивлялась Маша.
— Знаешь как я тебя сейчас хочу?
— Не знаю. Всё, отстань! Грейся!
— Вот смотри, — Пронин слегка приподнялся и продемонстрировал: «как именно». Хочет.
Сугубо внешне «желание» смотрелось достаточно убедительно.
— Ффу, пошляк! — как бы смутилась Маша, снова делая попытку вырваться.
Но свободная левая рука молодого человека уже по-хозяйски шарила под полами ее халатика. За коими, полами, как еще на лестничной площадке успел отметить и оценить Пронин, ничего, кроме трусиков и наливного крепкого девичьего тела, не было…
Затрещала хрупкая ткань, посыпались на кафельный пол пуговицы…
Согласно закону Архимеда выплеснулась через борт вытесненная погруженным в чешскую сантехнику вторым телом пенная вода. И…
И девушка, как некогда изящно высказался позабытый графоман-романтик, он же — мастер тончайшей Еротической прозы: «…доверчиво положила ноги ему на плечи».
Ну а далее пошёл уже чистый Аверченко:
«…и всё заверте…»[16]
Санкт-Петербург, 1 октября, сб.
Яна проснулась внезапно, будучи вырвана из тревожного сна слаженно-хоровым бабьим возгласом «ОЙ!». Именно такой эмоцией соседки, они же — подруги по травматологическому несчастью, отреагировали на внезапное появление в палате Купцова.
Обыкновенно деликатный до неприличия Леонид прорвался в больничные покои в столь растрепанных чувствах, что умудрился появиться на «дамской половине» без предварительного стука вежливости. Застигнув тем самым болезных дам врасплох.
