Томас жил и всякий раз торопился писать, выплескивая все скопившееся в душе – печаль одиночества и чувство любви к своему идеалу, к женщине, скорее всего к той, которая однажды навсегда увезла его сердце из Эрсилдуна.
А поэтический дар Томаса все не иссякал и, казалось, никогда не иссякнет.
Только поначалу был он столь прост, что известен лишь жителям лесов и полей. Однако со временем вся Шотландия уже говорила о нем и поклонялась ему как мудрому Поэту, наделенному божьим даром провидения.
Прозывался он теперь Лермонт-стихотворец. Умирая, он снова рождался и снова создавал поэзию, чтобы успеть сказать все, что хотел сказать.
Но всякий раз не успевал…
IV.
Юный корнет, стоявший тем вечером на реке Клязьме, снова печалился оттого, что чувствовал у себя глубоко внутри, чему не было ни объяснения, ни подтверждения в окружавшей его жизни.
Он и сам не понимал двойственности своей натуры. То был он легок и победителен во всем, остроумен и везуч в любви, то мог впасть в тоску, был мрачен и неистов в своих несбывшихся надеждах, потому был дерзок и насмешлив с другими людьми. Он страдал сам и приносил страдания всем тем, кого любил и кто любил его, хотя таких людей было не очень много. И это тоже заставляло его страдать.
Матери он лишился, когда был совсем еще мал. Но его бабушка в своей любви к нему была столь самоотверженна, что мальчик испытывал боль и тревогу за ее любящую душу. Эта душа была единственной в подлунном мире, которая была предана ему без остатка.
И еще одна двойственность жила в нем. Он очень любил свою страну, ее сказки, былины, древнюю историю. Все дворянские дети его возраста должны были свободно владеть множеством языков: европейские языки: французский, немецкий, английский – они знали от родителей и гувернеров, а древние языки: старославянский, греческий и латынь – учили в лицее.
Он вслушивался в древний язык славян, который певуче отзывался в церковных молитвах, он любил Русь и чувствовал себя глубоко русским.
Но из непостижимой глубины какая-то другая земля стучалась к нему в сердце, он слышал зов иной страны. И искал ее через своих предков, зная, что русский люд легко смешивается со всем миром, и человек, имеющий внутри персидские или испанские корни, чувствует, как что-то спасает его от березовой ностальгии и, наоборот, звук сааза или кастаньет неизбывно волнует его кровь.
Так он искал самого себя в себе и в мире, чаще всего загруженный таинственной печалью, задумываясь то о восточных, то об испанских своих корнях.
