Вскоре Наира проследила какую-то взаимосвязь их манеры при каждом телефонном звонке вздрагивать, а при каждом дверном – прятаться чуть ли не под кровать, с обрывками фраз, в которых звучали: «Логоваз», «Березовский», «Отари Кантришвили» и многое другое, что означало определенные завязки и намекало на криминальные разборки, за которые сыну грозила опасность, уже приславшая свою депешу в виде синяка под глазом тетушки Зареты.
Поэтому Наира покорно подавала кофе в постель жертвам преступного мира.
И здесь простой и бесхитростный Годо вдруг смог при всей своей непричастности к криминалу уладить дела относительно смертельной опасности для парня, так как в этой разборке он неожиданно встретил бывших друзей детства в Цхинвале, которые помнили его хорошим и честным парнем, вызволявшим их из драк.
Но едва разрешилось это дело, выяснилось, что у сына Зареты нашелся спрятанный «мерседесс», и он ни разу в благодарность за сохраненную жизнь не подвез Годо до работы, а после полугодового проживания в гостях съехал куда-то в лучшее место, так как здесь у него не помещались на тахте ноги.
Одновременно с этим в дом пришла телеграмма от другой тетушки из Тбилиси – Этери, которая, в свою очередь, ездила в бывшую Югославию через Наиру, но тоже только в одну сторону.
По сведениям осетинской разведки, она была одной из приближенных особ Гамсахурдии, ярой «черноколготочницей».
Наира помнила Этери – женщину средних лет, высокую, стройную, с пепельными волосами и голубыми глазами. Считалось, что оба дяди Наиры взяли в жены отменных красавиц.
Наира и Годо отправились встречать Этери во Внуково. Хотя самолет прибыл уже давно, среди пассажиров красавицы Этери не оказалось.
Они долго бродили по залу и намеревались уже возвратиться домой, как вдруг услышали жалобный голос, произнесший «Наи», а потом – «Годо». Они удивленно обернулись, не обнаруживая никого, кроме двух странных существ женского пола, из которых одно улыбалось явно им.
Годо, не будучи богатым, тем не менее, имел какой-то комплекс вины перед всеми нищими, он тут же стал инстинктивно рыться в карманах в поисках мелочи.
Наира смотрела на женщину в ободранном сером пальто, на ее сморщенное почерневшее лицо, перевязанное грязно-серым платком, улыбающееся ей. На ней были стоптанные, полуразвалившиеся сапоги, а чуть выше, из-под прорези пальто, были видны черные чулки с огромными дырами, откуда просвечивала белая кожа.
У Наиры мгновенно возник образ из фильмов об отступлении солдат Наполеона из горящей Москвы, в таких же обмотках. И вдруг она с ужасом узнала голос тетушки Этери, который произнес: «Наи-швило, это я, Этери!».
