Но те, кто в спортзале, были заложниками действий обеих сторон, и неизвестно, какая в итоге окажется опасней для их жизни!
Одни говорили потом, что террористы выводили школьниц и насиловали, другие, что не видели такого. Но о том, что наших безоружных мужчин они расстреливали и выбрасывали через окна во двор, уже знали. А подойти было нельзя.
Все стояли, иногда молча обнимались с подошедшими родными или знакомыми, но ничего не говорили о сути дела, из-за которого стоят, чтобы и словом не вспугнуть надежду на лучший исход.
Журналисты из московских, в основном, и зарубежных теле-радио компаний и газет располагались в сквере у правого торца Дворца культуры, вблизи штаба чрезвычайной ситуации. Как только началась перестрелка, сквер мигом опустел, все снялись и побежали в безопасное место, а самые отчаянные понеслись к школе.
Я стояла у левого торца здания, когда рядом упала подстреленная женщина. Её быстро отнесли за здание, а я продолжала ошеломлённо стоять, зачем-то рассуждая, как сюда, за две улицы от школы, попала эта пуля, так коварно, бесшумно и по явно изогнутой траектории, хотя ничего в этом не смыслю.
Фрагменты того, что происходило в школе и вблизи в результате развязки трёхдневной ситуации, мы увидели вечером, но все три дня муза телевидения не портила себе хорошее настроение трагедией.
Над нами кружились военные вертолеты, на плече моего брата уже лежало истончённое личико маленького сына наших друзей с чёрными кругами вокруг глаз. Его раненная мать была увезена в больницу, и мы пошли искать её, потому что сын невыносимо страдал, не видя матери.
Картина со спасателями уже вонзила в мой мозг мысль о равной безысходности всех: и тех, кто в нарядных бантах или в бабочках под крахмальными воротничками, ждал решения своего главного вопроса – жить им или не жить, и тех, кто ждал приказа, наконец-то, идти спасать – чей черед, тому быть мёртвым, и всей до умопомрачения терпеливой толпы, отныне и навсегда объединенной «бесланским синдромом».
На двор больницы, сплошь и рядами выложенный мёртвыми телами детей и взрослых – итог теракта и спецоперации по его ликвидации – невозможно было смотреть, если только не стояла задача, свыше человеческих сил, высмотреть того, кого ищешь.
Мамонтов, московский тележурналист, маячил у ворот, опустив камеру, в нём была видна полнейшая опустошенность, в отличие от тех, кто исторгал дикий вопль ужаса при узнавании в мёртвом теле своего ребёнка, красиво наряженного первым сентябрьским утром.
