Черницкий объяснил, что пластилин на донышке коробки от торта — это только первый эскиз, из которого будет развёрнута большая настенная скульптура — горельеф — для Артиллерийского музея.
— У них пробел обнаружился. Музей артиллерийский, а артиллерия-то в гражданскую войну почти и не показана! Вот и решили для экспозиции взять знаменитую шестидюймовую гаубицу, о которой вы рассказали в книге «Бронепоезд «Гандзя».
Черницкий попросил меня сесть к столу, устроился рядом и, поворачивая донышко коробки со своей лепкой, шепотком-шепотком забормотал добрые слова, в то же время ласково заглядывая мне в глаза. Мол, раскатайся, старина, вернись к девятнадцатому году, представь себя снова на бронепоезде...
— Хорошо, — улыбнулся я в ответ на его старания. — Считайте, что ваш гипноз достиг цели: перед вами уже не старик писатель, а пылкий юноша — командир бронепоезда. Задавайте вопросы.
Черницкий принялся расспрашивать. Вот пластилиновые человечки, вот гаубица. Идёт бой. Как правильно расставить человечков? Или — вагон: похож ли на тот, что был? Спросил про одежду на бойцах. Молодому скульптору страсть как хотелось изобразить всех в будёновках. Легендарная будёновка! Но я его разочаровал. На бронепоездах будёновка не привилась: шапка высокая, а в боевых казематах низко и тесно. Так что одевались мы кто во что горазд. Мне, например, пришлась впору трофейная касторовая фуражка.
В те времена не было лучшего материала для фуражек и шляп, чем кастор. Красивый, ноский, мягкий — погладишь рукой, а он только-только не мяукнет в ответ.
В касторовых фуражках щеголяли тогда белогвардейские офицеры.
И вот однажды обратили мы в бегство белогвардейский бронепоезд. Возвращаюсь с наблюдательного пункта — догоняют разведчики, протягивают мне какую-то фуражку:
— Вот, с головы... Богуша. Сам-то, гадюка, уполз.
— А почему, — спрашиваю, — вы решили, что это Богуша? Там есть и другие офицеры.
— Его! Его! Бывшая его. А теперь — ваш боевой трофей!
Бойцы стали просить, чтобы я надел касторовую фуражку, а мне противно даже прикоснуться к ней.
Рассудил дело наш машинист с паровоза, Фёдор Фёдорович.
— Конечно, — сказал он, — нужна санитарная обработка.
Фёдор Фёдорович основательно пропарил фуражку струёй из парового котла, высушил её, расправил и подал мне.
— Носите, — сказал он. — Добрая примета: поймалась фуражка — поймается и он сам, изменник Богуш.
Приметы приметами, а Богуш всё-таки от нас не ушёл. Уничтожили его потом вместе с бронепоездом.
