— Давно? Давно ли сие случилось?
— Да около полудня, барин… — пустил слезу дворецкий.
— Стало быть, давно… Ну, если с Еленой что случится, всех вас под монастырь подведу, Богом клянусь, — тихо, но внятно произнес Филипп.
Рука его уж усмирилась, хлыст не гулял по холопским спинам, но сие обещание напугало всех куда более, нежели добрая порка.
— Седлай мне коня, да поживее, я к брату поеду, — велел Филипп. — Ежели в мое отсутствие Елена Алексеевна паче чаяния вернется, все сделать как надобно! И к Кириллу людей пошлите, а Елену Алексеевну из дому никуда и ни с кем не выпускайте!
— Да как же вернется, когда она вовсе как покойница лежала, — прошептала одна из служанок кухарке, так же, как и прочие, вылезшей на шум и попавшей под горячую хозяйскую руку.
— То-то братцу баринову не поздоровится, — мстительно ответила та.
Филипп ничего этого не слышал. Он уж выбежал на улицу, сопровождаемый криком:
— Да куда ж вы на ночь-то, барин! Куда?
— К брату Кириллу, я сказал! И смотри у меня, Иван! — оборотился Филипп к дворецкому. — Чтобы все сделал, как я велел!
— Да уж будьте покойны, барин! Все сделаем…
— Что это с нею? — Мать Ефимия склонилась над бесчувственною Нелли.
— Вот! Любуйтесь! — Сусанна напустила на глаза слезы. — Ваш братец Филипп Илларионыч довели-с…
— Это она от… — Монахиня не решилась произнести слово «яд».
— Именно, это с нею от отравы сделалось. Знамое ли дело — каждый день жену травить потихоньку. Вот она и обеспамятела…
Мать Ефимия подняла глаза на Сусанну:
— Ой ли? Не мог Филипп такого со своей женою сотворить! Он не убивец какой, а человек мирный.
— Хорош мирный человек! — зашипела Сусанна. — Офицер бывший, сколько на его совести жизней, а? Одной ли больше, одной меньше…
— То война, а то — жену родную извести!
— Большая разница для Филиппа Илларионыча!
— Разница!
— А вот и нет… Матушка, да что вы в самом деле? Уговор у нас с вами был?
— Был.
— Так вот извольте падчерицу мою принять. А уж как она очнется, так сами от нее все и узнаете, — усмехнулась Сусанна, про себя подумав, что когда Нелли очнется, то она вовсе ничего не сможет никому рассказать по причине полного беспамятства, ибо чухонское зелье, как было обещано, напрочь у человека память отшибает. — Ежели вы насчет денег беспокоитесь, то вот вам и деньги. — Она протянула монахине увесистый кошель.
— Может, ее сестру позвать? — с сомнением произнесла мать Ефимия. — Глядишь, она скорее опамятуется…
— Нет! — резко воспротивилась Сусанна. — Этого делать вовсе не надобно.
