Для самих турок фирман был простой бумажкой. Когда, бывало, болгарин ссылался в жалобе на правительственный фирман, местное начальство отвечало:
— Ты прав, есть такой фирман! Но знаешь ли ты, что за городом есть орман?
И жалобщик понимал, что если он будет добиваться справедливого решения, то убьют его либо в ормане, то есть в лесу, либо на дороге.
В Стара-Загоре поговаривали, что кое-где уже расправляются с теми, кто требует осуществления обещанного новым манифестом султана, и тут же с издевкой добавляли:
— Зато в комнатах самого султана запрещено убивать мух. Слугам приказано ловить мух, собирать их в трубочки, специально для этого предназначенные, а затем выпускать живыми за пределами дворца.
Когда же легковерные продолжали уповать на манифест, этим говорили:
— Такого еще не бывало, чтобы верба родила виноград.
Жизнь скоро подтвердила правоту не верящих в султанскую доброту. Все больше болгар начинало понимать, что султанские манифесты — это обман. «Европейские государства, чтобы нас ослепить, заставили Турцию издать хатти-хумаюн в 1856 году»,— отметил Георгий Раковский,
Когда Васил закончил второй класс, дядя поспешил перевести его в отделение, где готовились священники. Такое решение устраивало всех: и мать, которая давно мечтала видеть сына священником, и дядю-монаха, и самого Васила. Духовное поприще казалось ему тогда единственным средством, которое откроет путь к личному совершенствованию и служению народу. Ему в ту пору еще не встретились люди, ставившие целью силой организованности и оружия облегчить участь народа. Но в школе он узнал священнослужителей, которые «глаголом жгли сердца людей».
Его юношеское воображение поразил огненный призыв хилендарского монаха Паисия возлюбить свое болгарское племя и трудиться для его возрождения; он затаив дыхание слушал «Житие и страдание грешного Софрония» — ученика Паисия, всю жизнь отдавшего пробуждению соотечественников; его увлекали дела монаха и просветителя, «патриарха новоболгарского образования» Неофита Рилского,
То были времена, когда национальное начало сливалось с религиозным, когда в монастырях и церквах порабощенный народ видел опору своих национальных чувств и надежд. Монастыри в пору турецкого ига хранили традиции народа, его культуру, его язык, памятники его истории. Монастыри долгое время были главными центрами духовной культуры, откуда выходили люди, которые, разбредясь по стране, открывали школы, поддерживали в народе дух религиозной и национальной общности. Из монашеской среды выдвинулись первые деятели духовного, культурного и политического возрождения болгарского народа.
