Увидав старшину Савушкина, немец заорал как укушенный: «Ершиссен! Ершиссен!»[22], а потом кинулся целовать Ванюшку Зыкова, захлебываясь в истерических рыданиях. Кончилось тем, что грудастый фельдфебель из конвойных схватил за шиворот штрафника и бесцеремонно отбросил на обочину. А Савушкину сунул под нос увесистый кулак: дескать, еще побеседуем. Но обошлось.
Сначала их привезли во Львов, выгрузили из товарняка на окраине и разместили в каком-то складском бараке, пропахшем карболовой вонью. С неделю особо не беспокоили, правда строили по нескольку раз в день, делали переклички, пересчитывали — чувствовалось, насколько немцы-аккуратисты любят арифметику. Кормили плохо — одной свекольной бурдой, и тут уж солдатская выручалка «потуже ремень» помочь не могла — у них не то что ремни, даже брючные брезентухи поотбирали еще в первый день.
Самым тягостным из всего было ежедневное пробуждение. Это — как пытка. Ночью во сне Егор чувствовал себя прежним человеком, свободным, нахрапистым, предприимчивым, привыкшим идти по жизни без оглядки по сторонам, умеющим постоять за себя и не давать никому спуску. Во сне oн опять ходил в атаки, торговался-хитрил с тыловиками, выклянчивая лишний ящик гранат, степенно, по-свойски беседовал с комбатом Вахромеевым, подначивая его насчет очередного письма от зазнобы Ефросиньи. А то видел себя в надегтяренных сапогах-бутылах, идущим по таежной тропе к своим охотничьим ловушкам, которые он обычно настораживал в пихтачах, в урочище под горой Золотухой…
Просыпался и мгновенно деревенел, вдыхая барачную карболовую вонь: он был у немцев, в плену…
В очередное утро их построили по-особому: с интервалами по фронту и в глубину, в метре один от другого. Появилось немецкое начальство: несколько офицеров и два доктора в каких-то серых, похоже ветеринарных, халатах. Каждого пленного осматривали очень тщательно, как лошадей на ярмарке: глядели зубы, щупали живот, мускулы, заставляли приседать и даже подпрыгивать. Самых крепких отводили в сторону, в угол двора, и там регистрировали, выдавали белую тряпку с крупно написанным номером, которую тут же нашивали на спину.
Егору попала «тысяча с чертовой дюжиной» (1013), он плюнул, матюкнулся: «А, где наша не пропадала!» Следующим, четырнадцатым стал Ванюшка Зыков, а пятнадцатым оказался темнолицый скуластый солдатик-казах, довольно щуплый на вид. «А этого почему?! — удивился Савушкин. — Парень-то явно доходной». Ну наверно, выходит, жилистый, изнутри живучий — уж они-то знают, кого отбирать, эти нехристи-коновалы с докторскими трубками.
