Последнее замечание он адресовал моей матери, которая стояла перед раковиной в уборной. Её глаза, расширенные и бесцветные, были словно пуговицы. Мой отец, не выказывавший никаких признаков того, что он слышал хоть слово из того, что говорил Блэкхарт, тихо забрался в ёмкость. Вода растревожено плескалась над ободом старомодной ванны и выплеснулась на пол. Моя мать отскочила прочь, как будто вода, бегущая к ней, была потоком магмы.
– Я действительно выказывал тебе расположение, Фрэнк. Я мог быть более твёрдым, в стиле мессира стародавних времен, но ты мне, на самом деле, нравился, по-своему. Я дал тебе большую свободу. Намного большую, чем ты заслуживал. Ты не согласен?
Впервые мой отец подал признаки того, что он слышит слова мужчины – он повернул голову по направлению к Блэкхарту, открывая лицо, неподвижное и невыразительное, как маска, но в глубине глаз ещё мерцало что-то, что, наверное, было пониманием.
Что-то, что было, видимо, улыбкой, исчезло с лица Блэкхарта, и его глаза сверкнули красным, как будто поймали отблеск одинокого костра.
– Поторопись. У меня нет всей ночи в распоряжении, Фрэнк, – прорычал он.
Мой отец медленно обернулся, снова оказавшись лицом к кранам. Он дотянулся до подставки, прикрепленной к краю ванной, и преувеличенным, старательным движением взял старомодную хромовую опасную бритву, которую мать подарила ему на День отца в прошлом году.
Его пальцы слегка дрожали, когда он зажал лезвие.
После всех его неторопливых движений убийственный удар, который он нанес, был удивительно быстрым. Мой отец раскроил себе горло от уха до уха единым движением, не колеблясь ни секунды и послав кровавый фонтан почти на два фута, прежде чем он иссяк и плеснул в теплую воду ванной. Его предсмертные судороги послали бритву в полет через пол, крутящуюся острым кругом, пока она не остановилась напротив дверного косяка.
Пока все это происходило, я старался тихо затаиться в своем убежище, как олень в лесной чаще, слишком напуганный, чтобы говорить или двигаться, в страхе выдать себя. Но вид живой крови моего отца, выплескивающейся из рассеченного горла, и удар бритвы о дверь, заставили меня слегка пискнуть от ужаса.
Блэкхарт повернул свою голову к зеркалу, не видя меня, но видимый мной. Уголки его рта снова приподнялись в той улыбке, которая не была улыбкой, и в центре зеркала появилась трещина, как будто на него нажали невидимой рукой.
Подвывая от ужаса, я попытался зарыться в зимние вещи отца для защиты, но это было плохой идеей. Я обнаружил себя. Двери резко разъехались в стороны, и пара жестких и сильных, как полосы стали, рук выдернула меня из моего убежища.
