— О, это звучит совсем не глупо. Это звучит трогательно… и неубедительно. Это звучит по-диккенсовски, — разговор навевал на меня скуку; чтобы избавиться от собеседника, я посмотрел на воображаемые часы на запястье. — Знаете что: я опаздываю. Было приятно с вами познакомиться. Прощайте.
Я уже переходил дорогу, когда заика крикнул вслед:
— У меня есть доступ к архивам.
Я оглянулся.
— Что?
— Вы с-с-слышали. У меня есть д-д-доступ к архивным м-материалам ЧК за тридцать девятый и сороковой годы. Есть стенограммы допросов Ликеева и его родс-с-ственников. В своей книге вы жаловались, что у вас нет этих б-бумаг. Они у меня.
Я покачал головой.
— Очередной блеф.
Он зажег новую сигарету — уже третью.
— Думаете?
— Уверен.
Он достал из внутреннего кармана пальто большой, желтый конверт.
— Здесь первые семь ст-т-траниц. Этого хватит для экспертизы и установления п-п-подлинности.
— С чего вы взяли, что они мне нужны?
— Б-бросьте! Я ч-читал ваше дело: в 2003 году в-вас судили за взлом с проникновением в здание архива, в Питере. Вы в-ведь искали именно эти бумаги. И вот — я готов отдать их в-в-вам.
Я выдержал паузу, облизнул губы.
— Допустим, вы не врете. Но… откуда они у вас?
— Бросьте, Ан-н-ндрей Ан-н-ндреич. В-вы же ученый. Я знаю вашу породу. Давайте будем честными: даже если я скажу, что ук-к-крал их и в процессе кражи жестоко убил беременную женщину, это ведь никак не повлияет на ваше желание их изуч-ч-чить. Я прав?
Я долго смотрел на протянутый конверт, — и все-таки взял его.
— Вы правы — мне плевать на беременных женщин. Но это не значит, что я согласен вам помочь. Я должен все проверить.
— Ну, разумеется! Я п-п-понимаю, — он улыбнулся и снова выдохнул дым уголком рта. — Давайте сделаем так: вот м-м-м-моя карточка, когда созреете — позвон-н-ните.
Я взял визитку:
— «Дмитрий Михайлович Ликеев-Марейский». Двойная фамилия?
— Марейским меня нарекли в детском приюте. А Ликеевым я стану, если вы поможете мне доказать родство, — он прикоснулся к моему плечу. — Не спешите с ответом. У меня предчувствие, что мы сработаемся. До свиданья, Андрей Андреич.
— До свиданья, Лжедмитрий.
В моем любимом кафе (что на улице Белинского) на стене висит репродукция картины Питера Брейгеля «Пейзаж с падением Икара». Я часто прихожу сюда, просто поглазеть; заказываю зеленый чай, чтобы отшить официанта, и весь вечер разглядываю шедевр. Главная мысль картины заключена в одном слове: «равнодушие» — ведь никто из персонажей (ни рыбак, ни пастух, ни пахарь, ни даже овцы) не заметил падения Икара. Художник изобразил героя в момент столкновения с водой — только ноги и торчат. Меня всегда поражала одна деталь: ведь эти люди на картине наверняка слышали всплеск воды, но при этом никто даже не обернулся — всем плевать — каждый занят своим маленьким и только ему нужным делом.
