Было немного страшно; я чувствовал, что преследую не отца даже, но саму его тайну.
Он остановился возле зоопарка, перелез через забор. Я последовал за ним и чуть не сломал ногу, спрыгивая. Спрятался за кустом, огляделся. Вдалеке вдоль кленовой аллеи мелькал длинный луч фонаря — сторож. Я в три рывка преодолел аллею, двинулся вглубь и, поблуждав меж клеток, наконец, разглядел отца. Он сидел возле вольера со слоном и, доставая из-за пазухи яблоки, просовывал их между прутьями. Слон брал их хоботом.
Эта сцена озадачила меня. Зачем он ночью пришел к слону и разговаривает с ним?
Они беседовали долго… да, именно «беседовали», потому что я готов поклясться, что слон отвечал ему. Не словами, конечно, но молчаливым участием. Отец рассказывал обо мне, о работе, о том, как он устал от поисков, и что в последнее время ему больно дышать из-за болезни.
Я хотел подобраться поближе, но случайно наступил на битое стекло — и звонкий хруст его разбудил капуцинов в соседней клетке. Отец заметил меня. Я ожидал увидеть в его глазах недовольство, даже возмущение… но он смотрел на меня с испугом, словно это он нашкодивший мальчишка, а не я.
— Что ты здесь делаешь? — спросил он.
— Я… я просто гуляю.
— Следил за мной?
— Нет… то есть, да.
Я ждал наказания: всерьез боялся, например, что он и меня теперь приклеит к потолку, вниз головой. Но он лишь взял меня за руку и, сказав слону: «до свиданья, Оккада», — повел домой (или, может быть, мне показалось, и слона звали вовсе не «Оккада»? Возможно, я просто додумываю прошлое?)
Мы молча шли по лесной тропе, ночь начинала просвечивать, и молчание угнетало.
— Слона зовут Оккада? Ты разговаривал с ним? — спрашивал я.
Он долго не отвечал. Я думал, он злится.
— С детства люблю слонов, — сказал он наконец. — У них большие уши — а это значит, что они умеют слушать, — он натянуто улыбнулся, пытаясь придать своим словам шутливости. В тот момент я понял: настоящих друзей у него не было, и он ходил к слону, просто чтобы поговорить о накипевшем, высказаться — как тот король из сказки Андерсена, который разговаривал с колодцем…
Глупо, наверно, но именно так я это увидел…
И сейчас, лежа в постели, я почти физически почувствовал его одиночество…
— Оккам, — прошептал я и повторил: — Оккам, — мне до смерти хотелось с кем-нибудь поговорить, высказаться. Меня тошнило от неизреченных слов, они гнили внутри, слюна стала горькой.
Но с кем поговорить? Кто сможет выслушать, не комментируя, не кивая, как болван, не осуждая?
