Пока готовилось отделение, Леон опять всматривался в сторону немцев. Совсем тихо. Засада ничего не даст. Надо выдвинуться к тому окопу, оглушить противника гранатами, и «язык» обеспечен.
Он сам пошел с отделением. Ползли осторожно, подолгу отлеживаясь на сырой земле. Часа через два послышались приглушенные голоса немцев. Чуть сбоку одна за другой вспыхнули ракеты. Спасли мелкие кустарники и ложбинки. Затем сигнал, удар гранатами, бросок. Леон насел на пулеметчика, вместе с бойцами скрутил ему руки за спину. Мигом — на плащ-палатку и волоком — назад. Все удалось на славу. Даже ни одного раненого.
Да, удача! Она обрадовала, пробудила азарт. В эту минуту Самохин готов был свернуть горы.
С рассветом к Леону пришел Пашин, поздравил с успехом.
— Не завидуешь? — полушутя спросил Самохин.
— Лучшему не завидуют, у лучшего учатся.
Когда Пашин ушел, Леон подумал: «А вот Таня не пришла, не поздравила с успехом». И Леону до смерти захотелось видеть Танино лицо, слышать ее голос. Нет, никто ему не нужен, кроме Тани. Никто!
4
После горячего чая усталых разведчиков быстро сморил сон. Не спалось одному Зубцу. Первая разведка, и такой промах! Один он всех подвел. Сколько готовились, ползли под пулями. Жуть одолевала. Чего не пережили только из-за этого пленного! И нужно же было упустить его! Ведь захватили уже, волокли к себе. А немец возьми и вырвись. Тут-то и пришлось резануть из автомата. Сгоряча, конечно. Нужно бы догнать. Хорошо, что пленного в ту же ночь взял Самохин. Не то всем бы снова в поиск. И досталось же Зубцу от разведчиков!
Правда, Пашин не горячился, не ругал. Лишь сказал: «Разведчику нужно иметь не горячую голову, а горячее сердце».
Семен встал хмурым и сердитым. Но долго хмуриться не в его натуре. А тут еще прибыл наконец Сабир Азатов, и Зубец ему очень обрадовался.
Парторг принес свежую почту, и все зашелестели газетами. Ефрейтор Сахнов пристроился у окна и загородил свет.
— Отойди, не стеклянный, — негромко сказал Зубец. С Сахновым у них давно нелады.
— Не видишь — очки надень! — огрызнулся тот и демонстративно вышел наружу.
Азатов проводил его долгим взглядом.
— Это что за вояка? — наклонился он к Зубцу, кивнув в сторону Сахнова, сердито хлопнувшего дверью.
— Да так, пирожок ни с чем.
— Ты не преувеличиваешь?
— Зачем, Сабир, сам увидишь.
Азатов знал уже, что выходки Сахнова у всех вызывали недоумение. В чем дело?
— Может, выйдем тоже, — предложил он Зубцу и Пашину.
Золотистое голубое утро пахнуло на них хмельной свежестью. А война напоминала о себе. Мимо провезли раненых с бледными измученными лицами, и им, конечно, не до голубого неба и свежего воздуха.
