Менялись бутылки на столе, херес туманил головы. Нескончаемо длился спор.
Витмахт:
— Мы мним себя властелинами, расой господ. Мы несем разрушение, сеем смерть. Мы хотим жизни избранным. Русские — всем. В этом их сила.
Дрюкер:
— Раз борьба — зло и смерть неизбежны. Радости жизни берут силой. Это извечно. Сентиментальность разрушает германскую душу, подрывает нравственные силы нации.
Витмахт не стал продолжать спора, лишь подумал: «Радости? Кто не желает их? Но кому — что. У него своя, мечта — домик, жена, чистая здоровая жизнь и, конечно, книги. Возможно, Дрюкер в чем-то по-своему прав. В конце концов, он выражает дух эпохи, которую Пауль не принимал, а сил отвергнуть ее в себе не чувствовал. Пока не чувствовал».
Потом речь зашла о делах более будничных, о положении на своем участке фронта. Витмахт сомневался в крепости так называемого Днепровского вала. Фред не соглашался. Сошлись на том, что русские не решатся сразу форсировать такую реку. Пройдет немало времени, пока они подготовятся. Однако держаться будет нелегко.
Разговор офицеров оборвали резкий треск автоматов и гулкие очереди пулеметов.
— Русские! — выпалил вбежавший Вилли.
1
Ночью Днепр почернел и взбугрился крутыми волнами. Лишь мертвенный свет ракет временами освещал речную поверхность. Но гасли ракеты, и вода становилась еще чернее. В темноте бесшумно спустили плоты, погрузили людей, орудия. Все, кому не хватило места, выдвинулись к берегу с подручными средствами.
Взводы Пашина и Румянцева отчалили одновременно. За ними тронулись и другие. Порывы ветра заглушали слабые всплески весел. Холодные волны с разбегу захлестывали утлые перегруженные плоты, угрожая опрокинуть их в бездонную пучину. Пашин с тревогой всматривался то в далекий берег, на котором предстояло высадиться, то в лица солдат на плоту, то в днепровскую воду. Там, среди холодных волн, плыли десятки, сотни бойцов. Они обнимали верткие бревна и болтали ногами, барахтались, выплевывая набравшуюся в рот воду. У сержанта сжалось сердце, и ему нестерпимо захотелось вдруг прыгнуть за борт, чтобы разделить с людьми муки и тяготы, как он делил их с ними на всем пути от самой Волги. Спрыгнуть? И он тут же осознал всю нелепость внезапно вспыхнувшего желания. Его место здесь, на виду у всех, и он не волен подчиняться минутному влечению сердца. Не волен!
Глеб Соколов плыл, придерживаясь за бревно, фыркая и взмахивая окоченевшей рукой. Взмокшая одежда тянула вниз, сковывала движения, а скользкое, словно намыленное бревно вертелось и, как живое, норовило вырваться. Изнемогая, он вместе с другими прибился к берегу, выбрался на землю, залег. С одежды струилась вода, она чавкала в сапогах, капала с подбородка, стояла в ушах. Низко пригнувшись, подошел Пашин. Глебу захотелось поторопить командира, сказать, как закоченело все тело и от холода зашлись руки и ноги, но он, стиснув зубы, промолчал. Подбодрив бойцов, сержант прошел дальше.
