— Это ты, аферист, звал меня? Чего тебе? — через минуту бежит дальше.
Больные в ней души не чают. Приносит завтрак. Я смотрю на тарелку, как кролик на удава.
— Аферист, Макар Иванович, уже третий день ничего не ешь.
— Не хочется, — загнусавил я, голосом, гримасой умоляя не напоминать о еде.
— Вот съешь хоть одну ложечку, сразу силы прибавятся. Сметана — люкс.
«Люкс» — тоже ее любимое словечко. За это называем между собой Нина-Люкс.
Открываю рот… Нина снова набирает.
— Мы договаривались только одну ложечку…
— Ты мне эти шуточки брось! Вот поешь. Приедешь домой — все попадают. Никто тебя не узнает! — а сама кормит и кормит. Наконец я сжимаю губы. Нина не настаивает, она довольна:
— Вот и молодец, почти все съел. А то все не хочу да не хочу. Ох, аферист!
В обед меня кормит Зина — смуглая, черноволосая сестричка. Она улыбается мне глазами, губами, щеками — всем лицом, одной рукой гладит по плечу, по голове, а другой — подносит ложку, ласково приговаривая:
— Ешь, миленький, ешь. Ешь, хорошенький. — И слова ее звучат так искренне, с такой лаской, даже мольбой, что я готов сделать все, что она ни скажет.
Она стоит, склонившись, у моей высокой послеоперационной кровати и кормит так усердно, что вместе со мной невольно открывает и закрывает рот. Мне кажется, что я снова стал маленьким, ласка расслабляет, я готов расплакаться, как в детстве — ни с того, ни с сего… Испытываю беспредельную благодарность к этим девчушкам, а выразить это чувство не могу, хотя бы потому, что все еще нахожусь на их попечении.
Зина уходит. Но вскоре возвращается с письмом в руках.
— Овчаров, пляши! — и подает конверт с фиолетовым треугольником.
От Вани Истомина. Коротенькое письмо: жив-здоров, новостей никаких, служим помаленьку. А я мысленно уже на заставе… Весенний солнечный день. Дина с Сережкой на руках садится в кабину. Я кидаю в кузов два чемодана и следом за ними влезаю сам. Нас провожает вся застава. Шофер заводит мотор, машина выезжает за ворота, минует шлагбаум, набирает скорость — застава и провожающие становятся все меньше и меньше. Вдруг в небе расцветают разноцветные букеты ракет — так провожают тех, кто навсегда покидает заставу… На душе у меня так, как бывало в минуты, когда осенним днем слушал курлыканье улетающих журавлей. Глаза заволокло пеленой, сквозь которую смутно различаю все новые и новые вспышки ракет… Вот уже и не видно заставы, только в той стороне с небольшими промежутками взлетает и разгорается в голубой бездонной выси то красный, то зеленый огонек. Вдруг, как флаг, распускается и зависает в безветрии оранжевое облако дымовой завесы…
