— Ну, пошла теперь: нехорошо да нехорошо! — прикрикнул старший Бочаров на жену. — Была бы ты на его месте, не так бы запела. Он такое пережил, а она с упреками.
— Да я что, я ничего, — как и всегда, уступила Прасковья Никитична мужу.
— Вот это другой разговор, — успокоился старик. — Были ранения, прошли, и слава богу! А война-то, это что же, Андрюша, все тянется, тянется, и конца не видно. Немцы-то, вон они под Орлом стоят, а от Орла до Германии ого-го-го!
— Скоро, скоро все изменится, — ответил Андрей.
— А мы ждем не дождемся, — вздыхая, сказал старик, — деревня измучилась вся, измоталась. Горе да слезы! А тут еще повестки: один убит, другой убит. Что ни день, то рев бабий.
Разговор отца и сына прервал высокий подросток с густой копной спутанных волос и дочерна загорелым лицом. Вскочив в дверь, он увидел Андрея, сразу же остановился, потом решительно прошел через всю избу, строго и деловито через стол протянул руку Андрею и ломким баском, явно стараясь казаться взрослым и солидным, проговорил:
— Здравствуй, Андрей. С приездом тебя!
— Здравствуй, Леня, — поднимаясь из-за стола, ответил Андрей и хотел было поцеловать братишку, но, стараясь поощрить мужской тон Леньки, сильно тряхнул его действительно по-взрослому большую руку.
— Ну, я побежал, потом поговорим, — солидно сказал Ленька, высвобождая свою руку из руки Андрея.
— Куда ты? — встрепенулась мать. — Посиди хоть с братцем-то.
— Некогда. Лошади стоят, а картошки еще гектаров пять не пропахано.
— Да пропади она пропадом, эта картошка! Ни днем ни ночью покою нет.
— Иди, иди, Алеша! — вступился за младшего сына Николай Платонович. — Вечером поговоришь, да и завтра день будет.
— Вишь, как парень-то растет, — проводив глазами Леньку, с нескрываемой гордостью сказал Николай Платонович. — На таких вот и колхоз держится. День и ночь на работе. Жалко их, учиться им надо. Да что поделаешь: работать-то надо кому-нибудь.
* * *
Праздничный обед у Бочаровых затянулся допоздна. Один по одному собрались родственники и близкие знакомые. Прасковья Никитична и Алла в четвертый раз жарили яичницу, привезенная Андреем водка давно кончилась, и Николай Платонович бегал куда-то и всякий раз возвращался с двумя литровыми бутылками мутного пахучего самогона.
Все разговоры вращались вокруг войны. Андрей, держа на коленях Костю, говорил мало, вместе со всеми пил, но чувствовал, что хмель его не берет. Он часто посматривал на Аллу, без устали хлопотавшую в избе, прислушивался к речам, становившимся все шумнее и шумнее, и старался всем своим видом показать, что ему радостно, весело и бездумно, а на душе было тревожно.
